За что и страдаю.

Любуясь Сполохом-убийцей, я упустил момент зарождения образа, когда мог — рискуя, напрашиваясь на грандиозную оплеуху! — но мог частично вторгнуться в обряд, попытавшись направить завтрашний день нужной тропой.

Яджа прорек имя будущему губителю Дроны, что самую малость выходило за пределы полномочий ятудхана. Этот поступок не был прямым нарушением ритуала, он не был даже лазейкой — так, крысиной норой, извилистым ходом червя, но все же, все же, все же…

Теперь Сполох исчез, и время было упущено.

Я лишь отметил про себя: когда ребенок родится и малость подрастет, придется отдать его к моему Дроне в воинскую науку. По воле отца или против — но отдать.

Чтобы лишить возможности поднять руку на собственного учителя.

Зараза-память услужливо подсказала: лед Безначалья, зрители-Миродержцы, и сходятся в смертельном поединке Гангея Грозный и Рама-с-Топором.

Ученик и учитель.

Ладно, всяко бывает. Если Сполох дерзнет-таки, если предназначение пойдет ему горлом, то Опекуну Мира покарать святотатца, не допустив до греха, — дело святое.

Яджа принял из рук Панчалийца чашу бычьей мочи, плеснул бурую жидкость, крутанувшись винтом, — струя обернулась вокруг алтаря посолонь, слева направо, от следующего движения ятудхана святая моча описала "мертвецкое коло".

Все правильно: рожденье на погибель, жизнь и смерть в одном обряде… все правильно.

— На погибель царства! — Хрип Яджи ожег меня словно проволочная плеть.

Что?!

Ахты, тварь!

Я уже был готов вторгнуться в обряд напролом, презрев возможные последствия, но алтарное пламя вдруг взвихрилось смерчем, насквозь пронизанное синевой.

Темной синевой предгрозового неба.

Сперва я подумал, что Шива зачем-то вернулся. Потом решил, что Медовоокий предупредил мою дерзость, намекнув на свою возможную ярость в случае моего вмешательства. Я бы на месте Агни тоже не очень-то жаждал явления незваных гостей в самой сердцевине алтаря. А оскорблять рыжебородого бога, Миродержца Юго-Запада, без причины и повода…

Мне не надо было объяснять: если огонь откажется принимать жертвы, адресованные Опекуну Мира, это не прибавит мне популярности.

Синева в пламени сгущалась, покои охватила тьма оцепенения, и редчайший цветок Саугандхика распустился на алтаре. Только. когда глубина огненной лилии просветлела, явив девичий силуэт, — а я заметил, что приблизился к алтарю почти вплотную, — стало понятно: гнев Семипламенного здесь совершенно ни при чем.

Просто везенье наконец улыбнулось мне.

У Яджи-ятудхана, чье лицо напоминало кусок вареной подошвы, закисали глаза. И во время возглашения призыва "На погибель царства!" белесая капелька гноя тихонько сползла по щеке. Будучи всецело занят обрядом, ятудхан не поспешил смыть ее бычьей мочой или хотя бы отереть краем священной гирлянды из цветов бильвы. Нет, он просто раздраженно мотнул головой, не ведая, что творит… И щека Яджи стала оскверненной, оскверненной по Закону, а гнойная капля слетела с изуродованной щеки прямиком в огонь!

Путь был свободен. Не до конца, но я уже обрел право частичного участия.

Прецеденты имелись.

Именно таким способом Кали-Тысячерукая сумела некогда отомстить благочестивому радже по имени Тростник. Сходив по малой нужде, раджа всего один раз в жизни не поспешил омыть забрызганные ноги! — и частица Кали сумела проникнуть в него. Стоит ли объяснять, что дальнейшая судьба Тростника не вызывала зависти у друзей и знакомых?

Я улыбнулся и шагнул в огонь, протягивая руки к нерожденной девушке.

— …да нарекут тебя Драупади! — Ятудхан морщился, будто в глаза ему плеснули острым соусом из папайи, любимой приправой дикарей Кишкиндхи.

Морщись, красавец, морщись! Ты ведь меня видел? Ясное дело, видел. Потому и имени для девицы из огня придумать толком не сумел. Тоже мне, имечко — Драупади, в смысле "дочь Друпады"! Не имя, а отчество! Надо полагать, если отца зовут Дубиной, то дочку… Ладно, зачем обижать девушку!

Пусть будет Статуэтка.

Деревянная статуэтка, каких много в лесных обителях.

А мое благословение лишь прибавит маленькой Драупади красоты. Мужчины любят смуглых — говорят, смуглянки горячи на ложе. Говорят…

Я устало вздохнул и собрался уходить.

Рядом с ятудханом бессмысленно моргал Панчалиец, который так ничего и не сообразил, в углу сидела сиднем очарователь… в смысле, очарованная жена раджи и тупо хлопала длиннющими ресницами.

Подражая супругу.

Поддавшись внутреннему толчку, я наклонился к уху Панчалийца и посоветовал ему немедленно сделать с женой то, что помогает деторождению гораздо лучше всяких молений.