А второй луч, сполох с наконечником в виде змеиной головы, уже лежал на тетиве.

На берегу с интересом поднял кустистую бровь дед-доходяга, смутным ветром занесенный сюда, где грозили сойтись в поединке огонь и огонь. Но косматая накидка всплеснула крыльями, на миг заслонив собой весь окоем… А когда зрение наконец вернулось к людям…

Поляна.

Ашрам-развалюха.

И Карна изо всех сил скребет татуированное тело ногтями, пытаясь унять немилосердный зуд.

В небе рявкнуло целое семейство тигров, тьма рухнула на Махендру, и ливень наискось хлестнул по лучшей из гор тысячью плетей. Гром плясал за хребтами Восточных Гхат, дребезгом монет по булыжнику рассыпаясь окрест, пенные струи ерошили кроны деревьев, полосовали кусты, бурля в мигом образовавшихс лужицах. Ветвистые молнии о шести зубцах ярились над головой, сшибаясь оленями в брачную пору, вон одна ударила в старый баньян, но пламя угасло, едва занявшись, растоптанное сандалиями ливня.

Парень ухватил деда под мышки и, невзирая на протесты, поволок к хижине. Еще простудится — лечи его потом заново! На крышу надежда плохая, но если сесть в углу на одну шкуру, а второй накрыться с головой и переждать…

В эту пору грозы короткие.

Под шкурой оказалось на удивление тепло и сухо, крыша боролась с дождем, как старый пес-овчар с волками — не юной силой, так опытом и сноровкой, тесно прижавшись друг к другу, сидели дед и Карна, мало-помалу развязав языки.

О богах и червях, по молчаливому обоюдному сговору, речь не шла. Говорили о суках. О Дроне-пальцерубе, о хастинапурском Грозном и о самом главном сучаре — Раме-с-Топором. К которому шел Карна в тщетной надежде вывести себя из-под гнета обязательств перед Брахманом-из-Ларца. Если быть точным, говорил один Карна. Дед же внимательно слушал и в особо интересных местах хмыкал, машинально заплетая свою гриву в длинную косу. Коса выходила на диво, небось девки от зависти б сдохли!

И плечо деда, тесно прижатое к плечу парня, каменело прибрежным валуном.

Того и гляди мхом покроется.

— Ладно. — Карна умолк и выглянул излпод лохматого навеса. — Вроде бы стихает. Ну что, дедуля, не поминай лихом, пойду я.

— Куда это? — неприятным тоном поинтересовался дед.

— За кудыкину гору. Твоя гора небось и есть кудыкина, а мне за нее надо. Эх, самому бы теперь знать, в какую сторону…

— Обожди. — Старик выбрался наружу и стал по-кошачьи потягиваться всем телом, фырча от удовольствия. — Пойдет он… Мне тебя, срамослова, еще проклясть надо. А я уж немолод, быстро проклинать не умею.

— Чего?! Тебе что, старый хрыч, медовуха по башке треснула?! Проклинать он меня будет! За что?!

— А за враки твои несуразные. Брахман он, видите ли! Нет уж, парень, умел врать, умей и ответ держать… Готовься — проклинаю!

У Карны руки чесались вздуть сволочного деда, но он сдержался — не из уважения к старости, а из опаски вколотить старикашку в гроб.

— Итак, — вещал меж тем дед, терзая кончик своей косы, — приготовился? Тогда слушай! Если есть у меня в этой жизни хоть какие-то духовные заслуги, в чем я сильно сомневаюсь…

Дед выждал многозначительную паузу.

— Да наступит для тебя такой момент, когда наука Рамы-с-Топором не пойдет тебе впрок и ты поймешь, что сила солому ломит, но не все в нашей жизни солома! Да и сила — тоже далеко не все. А теперь подымайся, бери коромысло и беги за водой. Суп варить будем.

— Кислый ревень тебе в пасть, а не суп, — вяло огрызнулся Карна, ничего не поняв в сложном проклятии. — Я тебе что, нанялся?!

— Нанялся. Только что. В ученики.

Рама-с-Топором засмеялся и добавил с хитрой ухмылкой:

— А иначе как же исполнится мое проклятие?

В небе громыхнуло напоследок, словно слова старого аскета очень не понравились кому-то там, в идущей на убыль грозе.

От перил невыносимо пахло сандалом.

Грозный встал в ложе, и почти сразу слуга за его спиной раскрыл над господином белый зонт. В этом не было нужды: потолок надежно защищал от лучей солнца, да и сам Лучистый Сурья сегодня прогуливался за перистой оградой облаков. Но так уж повелось: над Гангеей Грозным по прозвищу Дед должен реять зонт. Знак царской власти — над не-царем. Чтобы видели. Чтобы помнили. Чтобы преисполнялись. Чтобы…

Грозный втайне поморщился, гоня прочь дурацкие мысли, и подошел ближе к перилам. Внизу, на арене и в проходах между трибунами, буйствовали скоморохи и плясуны. Люди-змеи вязали из себя узлы, один замысловатее другого, акробаты ходили на руках, факиры глотали кинжалы, отрыгиваясь синим пламенем о семи языках, и зрители не скупились на подачки. Похоже, сегодня сюда явился весь Хастинапур: старики, молодежь, женщины, малые дети хнычут на руках у мамок, клянча сладкий леденец…

Эти люди мало интересовали Грозного.