Долбленка очень легка, может развивать при умелом обращении с шестом или веслом большую скорость. Но научиться пользоваться и управлять ею нелегко: она переворачивается при малейшем неверном движении.

Урсуй посадил меня на корме, а сам ловко управлял шестом. Сильными толчками он гнал лодку вперед. Я попробовал помочь ему, но при первом же моем движении долбленка перевернулась. После этого я уже сидел смирно.

На ночевку остановились в небольшом мансийском стойбище. На высоком берегу Лозьвы стояло несколько легких чумов, покрытых берестой и шкурами. Поодаль паслись олени. У самого уреза воды сушилось несколько капроновых сетей. Между чумами лениво бродили собаки.

Как выяснилось потом, у одного из охотников тяжело болела жена. Поэтому все население стойбища собралось около его чума — каждый хотел помочь. Но везти ее в Ивдель на лодке было невозможно.

Меня поразило спокойствие, которое сохранял муж больной. Казалось, положение создалось безвыходное. Радио и телефона в стойбище нет, сообщить о несчастье нельзя. А старый охотник безучастно сидел на берегу и курил трубку.

Я спросил Урсуя, кивнув на охотника:

— Почему он так спокоен? Ведь жена умирает...

— Ночью маленький грузовой пароход пойдет, — ответил Урсуй.— Он ее заберет в Ивдель. Там больница, доктор есть.

Я с сомнением покачал головой. Подойти здесь к берегу рискованно. Широкая Лозьва изобилует мелями и перекатами. Да и будет ли останавливаться рейсовый пароход? Ведь каждая минута простоя судна стоит больших денег.

А старый охотник все сидел неподвижно на берегу и курил трубку. У ног его лежали три большие лайки...

Пароход показался глубокой ночью. Еще издалека было слышно его натужное пыхтение. Потом, уже перед поворотом, раздался сиплый гудок и показались два больших красных глаза — судовые огни.

Старик манси, сидевший на берегу, вскочил и начал махать над головой фонарем. Мы с Урсуем выхватили из костра горящие головни и тоже принялись ими размахивать.

Старый охотник, не дожидаясь, пока пароход пристанет к берегу, закричал кому-то в темноту:

— Несите сюда Мэну! (Так звали больную женщину.)

А пароход, не сбавляя хода, шел вперед. Через несколько минут он проплыл мимо нас, тяжело шлепая плицами по воде, и пропал в темноте.

В это время к берегу снесли на грубых носилках Мэну. Женщина тихо стонала. Глядя в спокойные лица охотников-манси, мне мучительно стыдно стало и за капитана парохода и за команду. Что подумают о них эти люди?!

И вдруг издалека, с той стороны, куда ушло судно, опять послышалось пыхтение паровой машины и шум плиц. Снова показались два красных глаза. Пароход шел, держась ближе к нашему берегу, по приглубным местам. В темноте это было, конечно, нелегко. Требовалось безупречное знание реки, чтобы вести судно вслепую.

Наконец пароход застопорил машины совсем близко от берега. И сразу же отчалила лодка с Мэной и ее мужем.

А еще через минуту, приняв больную на борт, судно двинулось вперед, дошло до излучины, где Лозьва была свободна от мелей, развернулось и снова пошло в направлении к Ивдели, медленно набирая скорость.

Теперь уж мне было стыдно не за капитана, а за себя, за свои сомнения...

* * *

Пройден последний дневной перегон. Завтра в первой половине дня я уже буду в Ивдели. Урсуй утром уходит в свое стойбище, и остаток пути мне предстоит проделать одному.

Тихо потрескивает костер. В ясном небе ярко горят крупные звезды. Ночь полна шорохов, но я уже различаю в них хруст валежника под копытом лося, шелест ветвей, легкий глухой скрип раскачиваемых ветром стволов и журчание далекого ручейка. И от этого тайга кажется живой и близкой.

Урсуй спит рядом со мной, подняв вверх лицо и широко раскинув руки — сын и хозяин суровой земли Севера. В ногах у охотника свернулся клубком Хет. Больше четырехсот километров прошли мы вместе за это время. И Урсуй уже не просто проводник для меня, а друг.

Грустна последняя ночевка. Покидаешь полюбившийся сердцу суровый, диковатый край, и будто частичку души своей оставляешь здесь. Да, всегда грустна последняя ночевка...

Впрочем, почему последняя? — спрашиваю я себя. — Сколько еще на земле моей Родины неизведанных дорог! И уже не прощай, а до свидания, до скорого свидания говорю я таежной тропе.

Анатолий Членов

Могучая советская ракета выбросила в космическое пространство второй корабль-спутник. Прочертив сверкающий путь в 700 тысяч километров, космический гигант благополучно опустился на Землю. Это событие, равное по значению запуску первого искусственного спутника Земли, — новая важнейшая веха в развитии науки и техники.

Отныне человеку открыт путь в Космос.