Когда она очнулась, первым ее движением было открыть корзинку. Лулу, к счастью, оказался невредим. Она почувствовала, как что-то жжет ей правую щеку, и дотронулась до нее; руки стали красными: текла кровь.

Она села на кучу булыжников, приложила к лицу платок, потом съела корку хлеба, которую на всякий случай положила в корзинку, и, засмотревшись на птицу, забыла про свою рану.

Дойдя до Экмовиля, она с вершины холма увидела огни Онфлёра, точно звезды поблескивавшие среди мрака, а дальше смутной пеленой расстилалось море. Она ощутила внезапную слабость и остановилась, и в эту минуту все ее воспоминания — нищее детство, обманутая первая любовь, отъезд племянника, смерть Виржини — разом нахлынули на нее, как волны во время прилива; слезы подступили ей к горлу и душили ее.

В Онфлёре она решила сама поговорить с капитаном судна и, не объясняя, что именно она посылает, дала ему всевозможные указания.

Феллаше долго держал у себя попугая. Он все время обещал его выслать на будущей неделе; когда прошло полгода, он известил об отправке ящика, а потом не стало ни слуху, ни духу. Можно было подумать, что Лулу никогда не вернется. «Они, верно, укради его», — решила Фелисите.

Наконец он прибыл — прибыл в полном блеске: он сидел на ветке, прикрепленной к подставке из красного дерева, одну лапку держал в воздухе, голову наклонял вбок и кусал орех, который Феллаше позолотил из любви к великолепию.

Она заперла его у себя в комнате.

Это место, куда она допускала лишь немногих, напоминало и часовню и базар, столько здесь было предметов набожного почитания и столько самых диковинных вещей.

Большой шкаф мешал отворять дверь. Против окна, выходившего в сад, было другое окошко, круглое, смотревшее во двор; на столе подле складной кровати стоял кувшин с водою, лежали два гребня и кусок голубого мыла на тарелке с отбитым краем. На стенах развешаны были четки, медальки, несколько мадонн, кропильница из кокосового ореха, на комоде, покрытом сукном наподобие алтаря, — коробка из раковин, подаренная Виктором, лейка и мяч, тетради для чистописания, география в картинках, пара башмачков, а на гвозде, державшем зеркало, висела ка лентах плюшевая шапочка! В своем рвении Фелисите заходила так далеко, что хранила даже один из сюртуков барина. Всякое старье, которое г-жа Обен не желала держать у себя, она уносила в свою комнату. Вот почему там красовались искусственные цветы на краю комода и портрет графа д'Артуа [5] в углублении слухового окна.

Аулу был помещен с помощью дощечки на выступ печной трубы, выходившей в комнату. Каждое утро, просыпаясь, она видела его в утреннем свете и, совершенно спокойная, без всякой горечи припоминала давно исчезнувшие дни и малейшие подробности ничтожных событий.

Ни с кем не общаясь, она жила в оцепенении сомнамбулы. Слегка оживлялась она только в ожидании процессии на празднике тела господня. Она обходила соседок, собирая подсвечники и коврики для украшения переносного алтаря, который воздвигался на улице.

В церкви ее внимание всегда приковывало к себе изображение святого духа, и она заметила, что он немного похож на попугая. Это сходство показалось ей еще более явным на лубочной картинке, представлявшей крещение Христа. Пурпурные крылья, изумрудное туловище — право, то был портрет Лулу.

Купив картинку, она повесила ее вместо графа д'Артуа, так что оба — и Лулу и святой дух — видны ей были одновременно. Они слились в ее уме, и попугая освящала эта связь, благодаря которой и святой дух сделался для нее более живым и понятным. Бог-отец должен был избрать своим вестником не голубя, ибо эти птицы не говорят, а скорее уж одного из предков Лулу. И Фелисите, когда молилась, смотрела на картинку, но время от времени поглядывала и на птицу.

Ей хотелось уйти в монастырь. г-жа Обен, однако, ее отговорила.

Произошло важное событие: женился Поль.

Прослужив у нотариуса клерком, потом в торговой фирме, на таможне, в податном управлении и даже предприняв попытки устроиться в лесной департамент, он, уже в возрасте тридцати шести лет, внезапно, по вдохновению свыше, нашел свое истинное призвание — в ведомстве косвенных налогов, и выказал там способности столь выдающиеся, что один из контролеров выдал за него дочь и обещал свое покровительство.

Остепенившись, Поль приехал к матери с женой.

Та с презрением отнеслась к обычаям Пон-л’Эвека, держала себя принцессой, обидела Фелисите. Г-жа Обен с облегчением вздохнула, когда они уехали.

На следующей неделе пришло известие о смерти г-на Буре, последовавшей где-то в Нижней Бретани, в гостинице. Подтвердился и слух о его самоубийстве; возникли подозрения насчет его честности. Г-жа Обен проверила свои счета и сразу же обнаружила длинный ряд мошенничеств: растраты, тайные продажи лесов, фальшивые расписки и т. п. Кроме того, оказалось, что у него незаконнорожденный ребенок и что он «был в связи с какой-то особой из Дозюле».

Все эти мерзости очень расстроили г-жу Обен. В марте 1853 года у нее вдруг появилась боль в груди; язык покрылся налетом, от пиявок легче не стало, и на девятый вечер она скончалась, семидесяти двух лет от роду.

Ее считали моложе, так как волосы у нее еще были темные; они гладкими прядями обрамляли ее бледное, изрытое оспой лицо. Мало кто пожалел о ней: в обращении она была отталкивающе надменна.

Фелисите оплакивала ее, как не оплакивают господ. То, что барыня умерла раньше нее, нарушало все ее представления, это казалось ей противоестественным, недопустимым, чудовищным.