Ему сделали операцию, американский доктор переделывал сосуды на сердце.

Ох, мне рекомендовано об этом забыть.

Я забыл.

Я молчу.

Я спокоен.

Итак…

Итак, я жил с Тамарой.

Возможность его смерти на операционном столе обсуждалась еще недавно в газетах.

И я сам помню, как в газете, не помню какой, меня и таких же, как я, предостерегали против того, чтобы связывать жизненную стратегию с ожиданием его кончины.

Но я не хочу отвлекаться на мотивы моего решения.

А что до Тамары…

В двух шагах по Московскому — Сенная площадь. Большую часть барахолки на ней к тому времени уже разогнали. Но всегда можно было нащупать цепочку, ведущую к продавцу. В зависимости от того, какой продавец требовался. В данном случае, если кто не понял еще, — к продавцу того, из чего производится выстрел.

Вот такого продавца я и нашел в свое время на пустыре, где улица Ефимова упирается в Сенную площадь.

Короче, Емельяныч меня во всех отношениях не то чтоб поддерживал, а мы были вместе. Он только пил изрядно, и очень плохие напитки. Он покупал их в ларьке у Витебского вокзала.

Однажды он сказал, что за его спиной стоит целая организация. И что я в организацию принят.

В нашей организации он был на ступень выше меня, вследствие чего знал других — из нашей организации. Я же только Емельяныча знал. Он жил в соседнем доме, а именно в доме номер 16. Окна у него выходили на перекресток, и в случае появления Ельцина он мог бы метче стрелять из окна. Дело, однако, в том, что мы не планировали стрелять по машине. Зачем по машине, если она бронированная? Это бессмысленно. Это равносильно самоубийству и профанации общей идеи. Я так думал тогда, и Емельяныч — тоже. Но я уже об этом, кажется, говорил?

А вот о чем я еще не говорил: у нас был другой замысел.

Наступил июнь одна тысяча девятьсот девяносто седьмого года.

Пятого июня, за день до приезда Ельцина в Петербург, Емельяныч мне сказал, что Ельцин завтра приедет. Я знал. Все, кто хотя бы немного интересовался политикой, знали.

Президент хотел в Петербурге отметить сто девяносто восьмую годовщину со дня рождения Пушкина.

Александр Сергеевич Пушкин — наш национальный поэт.

Я предвкушал покушение.

Емельяныч сказал мне, что руководство организации разработало схему. Завтра вечером, шестого июня, президент посетит Мариинский театр, в прошлом Кировский — оперы и балета. Меня заблаговременно проведут за кулисы. Ельцин будет в первом ряду. А дальше, как убили Столыпина.

С той только разницей, что я выйду на сцену.

То, из чего стреляют, я купил, однако, на свои деньги, а не на деньги организации, с которой Емельяныч был крепче связан, чем я.

Но ведь я же не думал о карьерном росте!

А что Тамара? Ее уже тошнило от фамилии Ельцин. Тамара просила меня о нем не говорить. По правде скажу: она боялась, что моя ненависть к нему вытеснит любовь к ней. И где-то она была права. Правильно, что боялась. Ненависть к нему я помню сильнее, чем к ней любовь. А я ведь любил… Как я любил Тамару!..

У меня тоже, однако, хорошая память.

Гоша, Артур, Григорян, Улидов, некто «Ванюша», Куропаткин, еще семеро…

Имена, фамилии, клички. Я ничего не скрыл.

Емельяныча я не назвал и не выдал организации.

Емельяныч не был любовником Тамары.

А их — всех. А зачем надо было так громко кричать?

Следователи поначалу считали ее моей сообщницей. Их интересовала сеть отношений.

Пусть разбираются сами, если хотят.

Не мое дело. Но их работа.

В садике напротив я встречал жильца соседнего дома, мне этого человека показал Емельяныч, он сказал, что сосед.

Сосед Емельямыча был писателем. Бородатый, в шерлок-холмсовской кепочке, он часто сидел на скамейке.

Мне кажется, он был сумасшедшим. На мой вопрос, сможет ли он убить Ельцина, он ответил, что Ельцин и он принадлежат к разным мирам.

Я спросил его: с кем вы, мастера культуры? Он не понял вопроса.

Нет, я помнил. Я помнил, как на закате горбачевской перестройки большая группа писателей ездила к Ельцину в Кремль, чтобы выразить президенту поддержку. И не было среди них ни одного, кто бы хотя бы запустил в Ельцина хрустальной пепельницей!.. А ведь сорок человек — это число! И наверняка их не проверяли на предмет проноса оружия!.. Любой бы мог пронести!.. И вот теперь я спрашиваю: Валерий Георгиевич, почему вы не пронесли пистолет и не застрелили Ельцина? И не слышу ответа. И я спрашиваю: Владимир Константинович, почему вы не пронесли пистолет и не застрелили Ельцииа? И не слышу ответа. И я других спрашиваю — их было сорок! — и не слышу ответа! И я не слышу ответа! И ни от кого не слышу ответа!