То есть кабак с музоном и телками.

Так что, если художники обслуживали цеховое производство, то есть Морской Бой, то на долю музыкантов приходилось обслуживание Вечного Праздника.

Много народу работало по кабакам. И я пела в кабаке с шестнадцати…

Именно тогда, в те годы, можно было все. Потому что ничего было нельзя. И законы ни хуя не работали. Я стала петь через полтора года после того выхода на Невский… Тогда корсары нас взяли под белы руки и повели. И привели в «Ольстер», там у Феки был порт приписки. Там сидели все люди Флинта каждый вечер.

Мы плакали. Говорили, что мы в седьмом классе. Говорили: дяиньки, мы больше не будем…

Нас не били. На первый раз объяснили, что каждый, желающий чем бы то ни было торговать на Невском, должен договориться с корсарами и отстегивать. Все просто. На Невском уже работали музыканты. И художники толкали какие-то маски и керамику.

И все отстегивали корсарам, а корсары отстегивали… опять же не ментам, а бери выше — прямо гэбухе. Все, что вокруг валюты и заграницы, — это была вотчина гэбухи, а не ментов. Хотя и ментам, конечно, тоже…

Как только начинались туристы — начиналась бурная жизнь Невского.

А когда туристов не было — оставались финские строительные рабочие.

Но мы были маленькие школьницы и по-любому нас тогда пощадили и, взяв слово, что на Невский мы больше с музычкой носа не кажем, отпустили. Вышвырнули, как котят.

Вид у нас был такой невзрослый — мы были какие-то худые и недоразвитые.

Но я очень хотела в эту жизнь. Я успела влюбиться в одного из парней, который держал меня на шиворот, провожая туда и обратно.

То ли Правая Рука Феки. То ли Левая Рука…

И я стала туда приходить. Меня выгоняли. Именно когда Фека появлялся. Он был известный садист. Но ни хуя не педофил.

Он действительно любил избивать девиц. Но за девиц у него канали только настоящие такие Блондинки, с сиськами, задницами…

Такие русские Барби. С длинными белыми волосами… Такие Барби-Бабы.

А я тогда была тощая и длинная, ну вот как сейчас. Черная, стриженая.

По-любому неформат, именно для него.

А другим корсарам я вполне нравилась.

Или просто этот цирк вокруг меня нравился.

Их как-то забавляло, что он мне не разрешает приходить в «Ольстер».

И особенно я подружилась с барменом.

Я ж там вечно сидела за баром и пила кофе с коньяком.

Потом меня и гонять перестали. Даже при Феке.

Я сидела тихонько и глядела на них. И слушала музычку.

Ну и конешно, как в кино, знала наизусть весь репертуар тамошней группы.

В один прекрасный день я окончательно осмелела и залупилась.

Я чо-то влезла, — они играли в карты!

А я влезла и сказала, что хочу сыграть.

С Фекой один на один. В очко.

Это я так выябывалась перед тем парнем, в которого была влюблена.

А я ему была точно до пизды. Но он смеялся над ситуацией вместе со всеми.

Фека сказал: «Давай сыграем. Но если ты проиграешь, мы тебя заберем сегодня с собой. И тогда уж поиграем как следует».

По городу ходили слухи, что одну девушку они вывезли куда-то на пустырь и там облили бензином и сожгли… Но это, может, были и слухи, а то, что их рабочие телки вечно ходили поломанные-переломанные и в больницу попадали, это были не слухи.

Все это я знала. Уже лет с пятнадцати.

И могла бы не залупаться.

Но меня, в общем, было уже не остановить.

Тот кофе с кониной, наверное, так действовал.

Я, конешно, проиграла.

И тогда наш Капитан Флинт сказал: «Ты очень смелая девочка. Вот щас мы проверим, до какой степени ты смелая. Не хочешь, чтобы мы тебя забрали с собой? Есть вариант: сейчас эта смелая девочка положит свои ручки на стол и мы потушим об них сигаретки. Если девочка при этом не заорет, мы ее отпустим домой. А если заорет — возьмем с собой».

Там было, кроме него, семеро корсаров, и каждый, конешно, приложил свою сигаретку на секунду. Только на секунду. Но никто не отказался у них были свои правила.

А потом Капитан сказал: «А теперь я вам покажу, как надо тушить сигаретки…» — приложил и продержал, ну, мне показалось сто лет. Наверное, минуту. Но я так и не закричала, настроилась молчать, как партизан…

Вот этот шрам, круглый большой, от Капитановой сигаретки всегда виден, а те другие семь — они маленькие и бледные…