…Это случилось в ту ночь, когда после теплого восточного ветра вдруг потянул ветер с севера. Небо сразу стало чистым, и впервые за много ночей над землей засияла луна.

В эту ночь Киртагин пошел в обход сам — того и гляди мороз волчьей хваткой схватит снег и олени до крови станут разбивать копыта, добираясь до ягеля. Тогда скорее надо сниматься с насиженного, обжитого места и перегонять стадо.

В ночи то и дело слышалось привычное: «Гок! Гок!» — пастухи сгоняли на ровный, как стол, участок тундры разбредшихся оленей. Вдруг голоса людей в ночи смолкли. Пастухи поспешили кКиртагину, который стоял в центре табуна.

— Отец, ты слышишь? — спросил Хину, боязливо вглядываясь в темноту.

Киртагин, посасывая трубку, слегка кивнул.

Подошли остальные — старик Кокакко, маленький проворный Лилькив.

— Киртагин, слышишь, волки! — указал рукой в сторону двугорбой сопки. Кокакко.

— Я не глухой, — буркнул Киртагин.

Все молчали. А издали, из ночи, все отчетливее слышался вой волков. Вой их напоминал плач людей — они чуяли Человека.

— Ой-е, среди волков какой-то особенный волк, — сказал Киртагин, — Слышите?

— Ага, ага, — закивали испуганные пастухи.

— Один волк совсем не по-волчьи плачет, — сказал Лилькив.

…Атувье, почти босой, в изодранной кухлянке, шагал рядом с Вожаком и волчицей, когда ветер донес до него запах оленей. Да, теперь он улавливал многие запахи, которые раньше пролетали мимо его носа: два месяца жизни в волчьей стае, без огня, сильно обострили его чутье. Уже много дней пленник стаи ел только сырое мясо, пил горячую кровь — и нос его теперь улавливал даже слабые запахи кедрача, спрятанного под снегами. Вот и оленей почуял.

Вожакпервым задрал морду к луне и заголосил. Где-то вдалеке раздался ответный вой молодого волка, потом другого.

Атувье догадался, что волки почуяли не только оленей, но и пастухов. Они плакали, жалуясь ночному небу, луне и звездам, что им опять придется тяжело на охоте, потому что сильнее Человека нет никого на земле. Волки пели песню смерти — встреча с Человеком всегда опасна, и кто знает: может, эта ночьбудет последней их ночью., Не петь ее они не могли так повелевал инстинкт предков.

Что-то затвердело в груди Атувье. Пленник стаи закрыл глаза, разум его словно окутал туман… и он вдруг тоже завыл. Впервые за все время скитаний с волками. Атувье выл, и голос его становился все звонче, поднимаясь все выше — к самой луне. Где-то внутри головы, глубокоглубоко, будто на дне глубокого озера Тылга, билась ключиком неотвязная мысль: «Я тоже волк… я волк… я волк…».

Вожак не верил своим ушам: Человек, пленник стаи, тоже пел песню смерти! Он пел на непонятном для волка языке, но смысл песни все же был ясен. Вожак подошел к Атувье. Да, Человек тоже пел песню смерти!

Притихли в изумлении и остальные волки.

А Человек все выл и выл. И тогда волки, собравшись вместе, стали ему подвывать…

Едва солнце приподняло полог ночи, как пастухи, прихватив ружья, отправились к двугорбой сопке — к тому месту, откуда был слышен вой волков. Они без трудаобнаружили следы стаи. Вдруг Хипу, шедший в стороне от других, издал удивленный возглас:

— Э-э, здесь был человек… Эй, идите ко мне!

Пастухи поспешили к нему, и глаза у них стали круглыми от удивления: среди отпечатков волчьих лап отчетливо выделялся след человека, шедшего на лапках-снегоступах, было видно, что лапки совсем плохими стали, истерлись, и местами даже встречался отпечаток почти босой ноги. Суеверный страх сковал души пастухов. Да, это был след человека! Они ощупывали ямки руками,не веря своим глазам. Но нет, это был не сон. Пастухи, с опаской поглядывая назад, вернулись на стоянку.

Весть о том, что среди волчьих следов они увидели отпечаток ноги человека, повергла в ужас женщин и детей. Все смотрели на задумавшегося Киртагина, который подошел к костру, раскурил трубку и сел на опрокинутые нарты. Что он скажет? Что теперь делать? Останутся они здесь или придется сворачивать чум и перекочевывать на новое место?

— Я говорю: останемся на месте, — сказал наконец Киртагин. И его слова, произнесенные тихо, хорошо услышал каждый; зимой в тундре голос человека слышен далеко, ибо для звука нет препятствий в ее просторах. — Стая не причинит нашему стаду большого зла, — продолжал Киртагин. — Скоро у волков начнется гон, и стая распадется.

Пастухи согласно закивали головами.

— Мы будем пасти оленей, словно ничего не знаем о Стае. Я говорю: никто не поднимет ружье на волка, даже если волк будет рядом.

— А если волк бросится на меня? — спросил отца Хипу. — Или тот, босоногий?

— Он не бросится, — проскрипел, словно мертвая лиственница на ветру, самый старый из пастухов — Омрелькот. Последнюю зиму он уже не ходил за стадом, просиживая все время у костра: осенью у него распухли ноги. — Он не бросится. Я знаю. Так было. Стая и ее человек-волк хотят спокойно дожить до тепла.