– А она вам не нравится?

– Да нет же! – теряя терпение, выкрикнула женщина. – Иначе зачем бы я к вам пришла?! У вас что – часто бывают на приеме люди, которые довольны своей жизнью?!

– Никогда! – с корректной улыбкой ответил Генрих Петрович. Эта улыбка мгновенно уничтожила те положительные очки, которые он успел заработать с начала разговора. Ника ненавидела такие, чисто мимические упражнения, в которых не участвовал взгляд, и уж наверняка – сердце. – Я вообще не встречал таких людей.

– Вот как? – бросила Ника, презрительно щурясь на собеседника. – Значит, мало общались с дураками!

– По – вашему, полностью довольны своей жизнью могут быть только дураки? – Генрих Петрович сделал пометку карандашом в блокноте. Таких пометок за время разговора с Никой он успел сделать около десяти, и ей бы очень хотелось их увидеть, несмотря на то что сеанс был чистой воды фикцией. Обсуждать свои личные вопросы, как советовал Ярослав, она не решилась. Трудно говорить о себе, вдвойне трудно – говорить о себе с человеком, который тебе неприятен, и уж совсем невозможно делать это, поместив свои реальные проблемы в вымышленную обстановку. «Как я могу объяснить, что меня часто нет дома, если «я» не работаю? К кому, в таком случае, ревнует мой «муж»? Почему я, любящая мать, оставляю на чужих людей своего «ребенка»? Из всего сказанного действительно следует, что я либо шляюсь по магазинам, либо завела любовника и еще недовольна, что муж ревнует… Он быстро поймает меня на лжи, если я буду приплетать свою настоящую жизнь!» И Ника решила лгать.

– Конечно, для меня глупость и счастье вообще синонимы! – решительно сказала она. – Я, например, была такой счастливой дурой, когда выходила замуж за богатого! Если бы мне кто-нибудь сказал пять лет назад, что я буду сидеть перед психиатром и жаловаться на жизнь, я бы такого провидца самого послала к психиатру! Но вот… Видно, поумнела с годами, а это вредно. У меня есть все для счастья, кроме самого счастья, и мне кажется… – Она приложила пальцы к вискам и тут же резко отдернула их, сыграв отчаяние: – Иногда кажется, что я схожу с ума в нашем большом доме! Он кажется мне пустым, хотя там есть мой сын, прислуга, по вечерам возвращается муж… Они все рядом, но иногда их для меня как будто не существует… И я сама кажусь себе такой чужой… Как будто я с собой незнакома. Иногда даже забываю свое имя, и тогда мне кажется, что если кто-то войдет в комнату, где я сижу, он увидит только стены и мебель, а меня… Меня там не будет. И в такие минуты я страшно боюсь, что кто-нибудь войдет!

Эта исповедь вырвалась у нее спонтанно, одно слово влекло за собой другое, и Ника говорила горячо, искренне, хотя вовсе не о себе. Она видела в этот миг тонкое лицо Ксении, ее светло-синие, печальные глаза, жест, которым та во время разговора поправляла на стройной шее жемчужное ожерелье. Эта женщина не выглядела счастливой, и при том, что она была полной хозяйкой особняка и прислуги, казалась совершенно чуждой всему, что ее окружало. Ника говорила как бы от ее имени, и, вероятно, ее псевдо-исповедь производила впечатление, потому что Генрих Петрович слушал внимательно и очень серьезно. Наконец она умолкла и, ожидая ответа, подняла на него глаза. Тот неожиданно встал и вышел из-за стола:

– На сегодня мы закончили. Если захотите продолжать – запишитесь у секретаря.

И не дав ей опомниться, торопливо вышел из кабинета. Ошеломленная Ника даже не попыталась его остановить. Придя в себя, она подняла с пола сумку, отключила диктофон и, движимая непреодолимым любопытством, оглядела письменный стол, надеясь увидеть блокнот, где делал пометки Генрих Петрович. Ее посетила безумная, но притягательная идея – похитить блокнот, наверняка содержащий массу интересного материала о пациентах. Однако осторожный психотерапевт не дал ей такой возможности – стол был пуст. Недовольная Ника вышла в приемную и кивнула Ярославу:

– Все на сегодня. Что, прошло сорок минут?

– Ровно сорок, – тот взглянул на часы. – Мало показалось или, наоборот, надоело?

Она презрительно хмыкнула, и Ярослав, взглянув на ее лицо, понимающе улыбнулся:

– Все-все, уходим. Я уже записал тебя на среду, на шесть вечера. Повезло – как раз во время приема позвонил постоянный клиент и отменил свой визит.

У Ники было свое мнение насчет того, повезло ли ей и в какой степени, но она оставила его при себе – их разговор внимательно слушала секретарша, лицо которой за эти сорок минут стало еще более утомленным. Казалось, она вот-вот упадет от изнеможения. Причину этого Ярослав объяснил уже на улице, отпирая машину:

– Три чашки кофе, причем предлагали мне только первую. Вторую попросил я сам, мне ее, естественно, тоже сделали с молоком, без сахара и кофеина, но тут я закапризничал и попросил сахару. Когда принесли сахар, я спросил, нет ли нерафинированного? Бедная женщина уже ненавидела меня, но была все еще вежлива. Честно говоря, двух чашек кофе – причем преснейшего – мне хватило с лихвой, и третью я попросил уже из спортивного интереса. Она сделала, причем впервые – я прислушивался – гремела посудой на кухне. Я начал пить, и вдруг у меня возникли сомнения – без кофеина ли кофе? У меня, понимаешь ли, вдруг началось учащенное сердцебиение. Я умолял эту мученицу пойти на кухню и внимательно проверить упаковку, потому что, если кофе был с кофеином, мне придется вызывать «скорую», у меня больное сердце. К тому моменту приступ грозил, скорее, ей самой, но она пошла и проверила…

– Ты провел время веселее, чем я! – давясь от смеха, заметила Ника. – Вот твой диктофон, слушай и наслаждайся.

– Попросила у него таблетки?

– Ч-черт! – Она хлопнула себя по колену. – Вылетело из головы! Понимаешь, я волновалась, ведь это было в первый раз…

– Ну ничего, – утешил ее Ярослав. – Ты в любом случае увидишься с ним в среду. Тебе в самом деле повезло, что образовалось окно. Это не блеф, у Генриха Петровича масса клиентуры, секретарше есть отчего устать. Пока бедняжка возилась с кофе на кухне, я заглянул в журнал, куда она вписала твой следующий визит. Вся неделя забита – с утра до вечера. Я спросил ее между делом, можно ли абонировать Генриха Петровича на целый день в случае необходимости, и она ответила, что это маловероятно, он страшно занят. Я заявил, что готов оплачивать такую услугу по любым расценкам, но она даже обсуждать ничего не захотела.