– Безумие заразительно?

– Скорее, заразен поведенческий тип психически ненормального человека, – успокоил ее Генрих Петрович. – Он ярче, интересней типа поведения нормального человека, а то, что ярко, неизбежно хочется примерить. А человек вообще склонен к копированию больше прочих видов животных.

Марина не ответила. Она вспомнила лицо любовника, когда он, пьяный, набросился на нее с издевками в охотничьей гостиной, его истерику, то, как он сорвался на детей… И ей снова стало не по себе. «Безумие заразительно или только безумное поведение – чем-то он все равно заразился! Может, и я заражусь, если проведу ночь в этой комнате!»

– Извините, но я не смогу тут спать, – решительно заявила она, повернувшись к Генриху Петровичу. И замерла – комната была пуста. Пока она раздумывала, психиатр бесшумно удалился, видимо, сочтя свою миссию выполненной.

«Ну вот, доигралась. – Женщина устало опустилась на застланную постель и тут же вскочила, вспомнив, что здесь еще неделю назад спала Ксения. – Вызвать такси и уехать потихоньку? Некрасиво. Похоже на побег. И вообще, мне здесь никто ничего плохого не сделал. На одну ночь я могу здесь остаться, только не надо думать о глупостях. Нужно представить, что это – отличный гостиничный номер, а сам дом – гостиница, с парком, бассейном, салоном красоты и солярием». Она уговаривала себя, но отрешиться от образа светловолосой изящной женщины, обитавшей в этой комнате, никак не могла. Наконец, чтобы отрезать себе путь к отступлению, Марина принялась раздеваться. Одеться снова у нее просто не было бы сил. Она стянула облегающий черный пиджак, расстегнула юбку, избавилась от легкой белой блузки и осталась в одном белье. Колготки были порваны во время беготни по участку. Сняв их, Марина швырнула черный лайкровый комок куда-то в угол, по привычке – дома она всегда разбрасывала вещи. Вспомнив, что она не дома, женщина отчего-то смутилась, отыскала колготки и отнесла их в ванную комнату, примыкавшую к спальному алькову. Там она попробовала все краны, восхитилась золотистой мраморной отделкой стен, открыла воду и стала набирать ванну. Вода бежала мощной струей, и ванна разом набралась чуть не на треть. Марина вернулась в комнату, начала расстегивать бюстгальтер, остановившись перед зеркальными дверцами большого стенного шкафа, и вдруг замерла. Через наполовину прикрытую дверь ванной по-прежнему слышался шум воды, но, обладая острым слухом, женщина различила сквозь него еще какой-то звук. И доносился он не из ванной. Он шел из…

«Это что-то в шкафу, – покрываясь гусиной кожей, поняла она. – Я точно слышала. Там…»

Она осторожно отступила от шкафа, едва не споткнулась, задев бедром угол старинного бюро розового дерева, но даже не вскрикнула, от страха почти не почувствовав боли. В следующий миг сердце упало у нее в желудок, да там и осталось – Марина совершенно отчетливо услышала, как в шкафу кто-то тихо всхлипнул.

В минуты наибольшего испуга она порой начинала действовать с неожиданной решимостью – сказывалась казачья кровь. Подбежав к шкафу, она мощным рывком сдвинула дверцу в сторону, чтобы не дать тому, что плакало там, времени скрыться. Марина просто должна была это увидеть, иначе в самом деле рисковала сойти с ума.

– О господи, – проговорила уже в следующий миг женщина, чувствуя себя совершенно разбитой и опустошенной. – Что за день такой сегодня… Нелепый…

На дне шкафа, наполовину скрытые висящими платьями матери, обнявшись, навзрыд плакали две светловолосые девочки.

Эту ночь в доме банкира не спал никто. Бойкая горничная, озадаченная происходящим, шаталась по комнатам в халате, накинутом поверх прозрачной ночной рубашки, приглядывалась, прислушивалась и всем попадалась под ноги. Наконец Марина, взбешенная этим явным соглядатайством, услала ее на кухню варить кофе. Это был наилучший способ избавиться от навязчивой девицы – горничная так больше и не появилась.

Часам к двум пополуночи Марине удалось убедить детей принять успокоительные таблетки, выданные Генрихом Петровичем. Девочки настолько изнемогли от слез и устали от свалившихся на них новостей, что покорно проглотили лекарство. Вскоре глаза у них начали слипаться, и женщина по очереди уложила детей на ту самую постель, на которой неделю назад спала их мать. Алину сморило первой, Ульяна же, как ни странно, дольше не поддавалась действию снотворного. Лежа рядом с уже уснувшей сестрой, она вдруг широко открыла глаза и посмотрела на Марину совсем не сонным взглядом. Та снова склонилась над постелью:

– Хочешь чего-нибудь?

– Почему он нам врал?

– Понимаешь… – Женщина провела рукой по горячей детской щеке. Девочка не увернулась от ласки и продолжала смотреть на нее с напряженным ожиданием. – Папа не хотел, чтобы о вашей маме думали как о сумасшедшей. Люди начали бы сплетничать, и даже если бы она поправилась, никогда бы в это не поверили.

– Я не о том! – отмахнулась девочка. – Почему он врал НАМ?

– Милая, его надо простить. – Марина поправила одеяло, укрыв девочку до подбородка. – Он не хотел, чтобы вы это знали. Только представь – у вас была бы совсем другая жизнь, если бы вы все время думали о маме как о сумасшедшей!

– Мы бы могли с ней видеться, если бы знали! – упрямо возразила Ульяна. – А то он врал, будто мама так больна, что к ней в больницу не пускают. Так лучше, по-вашему? Мы что – не думали о ней как о больной?

Марина не нашлась с ответом и, когда девочка закрыла наконец глаза, отошла от кровати с чувством облегчения. Выходя из комнаты, она оставила дверь открытой. Эти дети, даже спящие, не внушали ей доверия. В соседней комнате, где прежде жила компаньонка Ксении, ждал Банницкий.

– Уснули? – встретил ее вопросом банкир. Он сидел в большом кожаном кресле небесно-голубого цвета, как в пышном облаке, и явно чувствовал себя неуютно. Рядом на столике ожидали своего часа стакан воды и успокоительные таблетки – Генрих Петрович перед сном оделил всех.

– Выглядят как спящие. – Марина навзничь упала на широкую кровать и раскинула руки в стороны. – Знаешь, а лучше это, чем бесконечная ложь. У тебя очень умные дети. Они все поняли.

– Еще бы не поняли, если мы с Генрихом шесть часов ползали перед ними на коленях! – буркнул Банницкий и, проглотив таблетки, жадно осушил стакан. – Я чувствовал себя куском дерьма, когда они меня допрашивали! Им на Лубянке работать, а не в пансионах учиться!