– Прекрати! – сморщившись, как от больного зуба, вскричала Иркина мама.

– Шо конкретно? – поинтересовалась бабка, продолжая похлопывать ладонью по куртке – каждый хлопок сопровождался взлетающим облаком.

– Вот это! Пыль разводить!

– А я у сэбэ вдома! – немедленно приняла подачу бабка. – Хочу – пыль развожу! Хочу – качучу пляшу! – И для подтверждения своей свободы и независимости пару раз стукнула каблуками в пол и резко вскинула руки. – Хей-о!

– Ох, да делай что хочешь! – Мама досадливо отвернулась от бабки. – А тебя я кое с кем познакомлю! – вскричала она, обращаясь теперь только к Ирке. Взяла дочь за плечи и, мягко надавив, заставила повернуться. – Вот! – указывая на стоящего в кухонных дверях мужчину, провозгласила она с явной гордостью. – Это – Тео! Герр Тео Фелл! Мой муж! Я теперь фрау Фелл! – восторженно взвизгнула мама и, кажется, с трудом сдержалась, чтоб не запрыгать, хлопая в ладоши.

Ирка поглядела на герра Фелла и навесила на физиономию дежурную улыбку «хорошо-воспитанная-девочка-встречает-друзей-своих-родителей», которую ей случалось подсмотреть у Таньки. Чтоб прикрыть разочарование. Мужчина, вызвавший у ее мамы такой бурный энтузиазм, был… скажем так… не очень… В общем, ничего особенного – тем более, рядом с ухоженной, как кинозвезда, мамой! Низенький и кругленький, пивной животик «курдючком» победно торчал между разошедшимися полами смешной кургузой домашней куртки. Пухлые щеки сильно отливали краснотой, словно немец только что зашел в дом с мороза, а между полными губами любителя хорошо покушать была зажата коротенькая, потемневшая от времени курительная трубка. Разве что глаза под стеклами круглых роговых очков Ирке понравились – веселые и чуть-чуть насмешливые; они перебегали с бабки на Иркину маму, потом на саму Ирку, снова на бабку…

– Ты о нем ничего не знаешь, а он о тебе много раз слышал – я ему постоянно рассказывала, что здесь, в далеком городе на Днепре, у меня растет чудесная дочка. Правда, Тео? – продолжала радостно тарахтеть мама.

– Авжеж! – немедленно влезла бабка. – Кожен вечер – пивка своему немчуре товстому нальет, сядет з ним рядком… – Бабка подперла щеку ладонью, принимая позу сказительницы из старых фильмов. – И як заведет про дочку з Днепра… Замист того, щоб подзвонить або письмо дытыне написать – про грошей прислать я вже не кажу!

– Да что же это такое! – плачущим голосом выдала мама. – Да какие же нервы это выдержат!

Но бабка словно и не слышала.

– Та и що вона… – бабка ткнула в маму пальцем, чтоб никто не перепутал, кто такая «вона», – своему немчуре розповисты могла? Якого цвета у Яринки в дытынстве горшок був? Та хиба ж вона знае, яка в неи дытына выросла? – патетически вопросила бабка у облезлого рожка люстры на потолке. Рожок перепуганно смолчал, бабка ответила сама: – Добра, разумна, слухняна – ось яка в мэнэ внучка! И вчыться, и по дому, и на огороде… Золото, а не дытына!

Ирка изумленно воззрилась на бабку – у нее возникло четкое впечатление, что у той завелась еще одна, тайная, внучка, которая и добрая, и умная, и послушная, одной рукой пропалывает огород, а в другой у нее учебник по физике. Потому что не могли же бабкины бурные комплименты относиться к самой Ирке?

– Та кожна мать удавилася бы от щастя, абы в неи така дытына була! – провозгласила бабка.

Ирка представила себе массовые самоубийства счастливых матерей и содрогнулась.

– А вы подывыться на оцю лахудру, люды добри! – провозгласила бабка, снова патетическим жестом указывая на маму. К «добрым людям» она, вероятно, относила маминого немца и проскользнувшего сквозь кухонную форточку кота – те честно поглядели, куда велено. – Ушвендяла в свою Германию, четыре года носа не казала, навить не спытала ани разу – чи живая ее донька, чи здоровая… А тепер – здра-авствуйте вам у вашей хате! – Бабка отвесила издевательский поклон. – Заявилася!

У мамы задрожали губы, а голубые глаза налились слезами:

– Если… Если я мешаю… Если вы так хотите… Я, конечно, могу немедленно уехать! Мы уедем! – И мама слепо метнулась к выходу, кажется, намереваясь бежать из дома как есть – в халате и тапочках.

– Мама, нет! Ты не мешаешь, я не хочу, не уезжай, пожа-алуйста! – кинулась ей наперерез Ирка и тут же повернулась к бабке, ненавидяще прошипев той в лицо: – Прекрати! Немедленно прекрати терроризировать маму, или я… Я за себя не отвечаю! – Руки она судорожно сжимала, чтоб никто не увидел пробивающихся на кончиках пальцев когтей.

– Ты-то за себя не отвечаешь, алеж я за тэбэ очень даже отвечаю! – вдруг тихо и очень грустно сказала бабка… и провела ладонью по лицу, словно стряхивая невидимую паутину. – Добре! Ну, буду я бильше твоей мамке ничего говорить – якщо вона сама не розумие… Та добре вже, добре! – Увидев мрачно-угрожающее выражение Иркиного лица, бабка скрестила руки на груди и застыла в позе оскорбленного достоинства.

Мама в ответ негодующе фыркнула и отвернулась в другую сторону, гордо задрав нос.

Немец вынул трубку изо рта и сунул ее в карман.

– Guten Tag, Fr"aulein! – прозвучал в наступившей тишине его неожиданно густой и приятный голос. – Вот теперь, наконец… – Он быстро стрельнул глазами на отвернувшихся друг от друга маму и бабку и вдруг задорно подмигнул Ирке. – …И нам с вами удастся познакомиться! – по-немецки продолжил он, шагнул к Ирке и протянул ей руку. Ирка недоуменно поглядела на него, на протянутую ладонь… почувствовала, как лицо становится аж горячим – какой дурой приторможенной она, наверное, кажется! – и торопливо, как альпинист над пропастью, ухватилась за руку немца. Его пожатие оказалось твердым и крепким, а ладонь успокаивающе теплой, с твердой полоской мозолей, точно немец постоянно работал лопатой.