Андрей принял из дрожащей, горячей Лизиной руки нагревшиеся, будто живые часы и вдруг, только сейчас осознав своим детским умом всю глубину трагедии, разыгравшейся в их доме, не выдержал и зарыдал. Граф притянул к себе сына, крепко обнял его, но слов утешения не нашел, он и сам едва сдерживал рыдания.

Тут явилась графиня в сопровождении мадам Турнье.

— Мальчику давно пора спать! — первым делом высказала она мужу. — Третий час ночи!

— И правда, папенька, ступайте с Андрюшей, ложитесь спать, — поддержала мать Лиза, — мне уже гораздо лучше… — В подтверждение этих слов она приподнялась на постели, взяла с тумбочки ночной чепчик и надела его на свои растрепавшиеся светлые волосы. — Я, кажется, тоже засну. А когда проснусь, вам тотчас доложат.

Граф, утерев платком слезы, поцеловал дочь, взял за руку плачущего Андрея, и они удалились.

— Девочка моя, — ласково и проникновенно заговорила с Лизой графиня, — ты теперь находишься на пороге Вечности и должна сделать важнейший для христианки выбор…

— Опять вы, маменька, за свое, — тихим, измученным голосом произнесла Лиза. Ее осунувшееся лицо как будто ушло в тень.

— Разве я могу спокойно смотреть, как дочь умирает в ложной вере! — Екатерина Петровна энергично вытерла платком глаза. — С содроганием сердца я буду помнить, что адский пламень пожирает твою чистую душу, дитя мое, а слуги люциферовы хлещут ее страшными кнутами и окунают в чан со смрадными испражнениями грешников…

— Знаете, что я подумала? — перебила ее Лиза. — Вы сейчас так ярко расписываете ад, а в детстве никогда не рассказывали мне сказок, никаких, ни веселых, ни страшных. Если бы не Софьюшка, я бы вовсе была лишена этого удовольствия…

— Прости меня, девочка моя! — Графиня встала перед дочерью на колени. — Я не всегда была добра к тебе, каюсь. Зато там, в райских кущах, ты не раз помянешь меня добрым словом…

Лиза ничего не ответила. Ей вдруг привиделось, что она стоит на берегу бурлящего моря. Три года назад они с отцом подались на небольшом суденышке в Англию и попали в довольно крутой шторм. Свирепый ветер и кипящие у бортов высокие волны вовсе не испугали маленькую графиню, напротив, она тогда испытала какой-то необъяснимый восторг, граничащий с сумасшествием. Вот и теперь возникшая под воздействием опиума галлюцинация вызвала на ее лице счастливую улыбку. Екатерина Петровна, растолковав это явление по-своему, сделала знак мадам Турнье, и та, бросившись к двери, пригласила в комнату терпеливо ожидавшего своего выхода на сцену аббата Мальзерба.

Лиза ничего этого уже не сознавала, потому что провалилась в беспокойный, полный горячечных видений сон.

— Нельзя медлить! — обратилась к своим сообщникам графиня. — Надо действовать!

Вместе с мадам Турнье они подняли с кровати полумертвую девушку и поставили ее босыми ногами на холодный пол. Аббат Мальзерб тотчас окропил Лизу святой водой, отчего она вдруг очнулась и, оценив происходящее, из последних сил крикнула:

— Уберите своего попа, маман! Я не желаю быть изменщицей, как вы!

— Успокойся, дитя мое! Ты еще не ведаешь истинного света…

— Нет, это вы не ведаете, что твори…

Отец Мальзерб не дал девушке договорить. Пробормотав что-то по латыни, он сунул ей в рот облатку. Возмущенная до предела Лиза, собрав последние силы, вырвалась из рук матери и мадам Турнье и выплюнула священнику в лицо причастие. Вместе с облаткой из ее рта извергся поток алой крови. Она упала без чувств, но еще дышала. Тотчас послали за доктором Альбини. Лиза оставалась лежать на полу, к ней не решались притронуться. Сообщники впали в оцепенение, их поразило отчаянное сопротивление умирающей девушки, к тому же одурманенной опиумом.

— Это конец! — констатировал доктор и сам перенес Лизу на кровать.

Екатерина Петровна наблюдала агонию дочери с каменным выражением лица. Земные хлопоты ее мало интересовали, она заботилась лишь о Вечном.

— Мы можем считать Лизу католичкой? — спросила она аббата.

Тот перестал отирать лицо носовым платком, уже пропитавшимся кровью, и пожал плечами:

— Но ведь ваша дочь не приняла святого причастия…

— Болезнь помешала ей это сделать, — скорбно произнесла графиня.

— В таком случае, — приняв ее игру, сощурился Мальзерб, — будем считать, что ваша дочь умерла католичкою…

Лиза так и не пришла больше в сознание. Она скончалась в шесть часов утра в первое утро весны тысяча восемьсот двадцать четвертого года, восемнадцати лет отроду.

Той ночью граф Федор Васильевич спал в своем кабинете в креслах. Он нарочно не лег в спальне, чтобы не раздеваться и быть готовым в любую минуту прийти к дочери. И, будто подстерегая минуту слабости графа, ему вновь приснился выходец с того света, кошмар, который раньше являлся в горячечных видениях и едва не свел его с ума, пока Ростопчин не покинул Москву. Купеческий сын Верещагин, растерзанный толпой с его подачи накануне взятия Москвы французами, чистенький, завитой, щегольски одетый в модный сюртук и узкие панталоны, снова уселся на подоконнике губернаторского кабинета. Омерзительный призрак легкомысленно болтал ногами и выстукивал по стене тросточкой мелодию популярной польки. Он улыбался и смотрел на бывшего губернатора сладеньким, заискивающим взглядом.

— Вернулись, ваше превосходительство? — Купеческий сын говорил, не раскрывая рта, продолжая растягивать губы в притворной улыбке. — Хорошо показалось за границей-то? Лучше, чем у нас? Как же-с, как же-с, такому герою, как вы, везде почет и уважение!

— Чего притащился опять ко мне? — устало спросил Ростопчин. Верещагин его больше не раздражал, не пугал, он казался теперь давно забытым на антресолях хламом, вроде изношенного башмака. — Пришел на горе мое посмотреть? Позлорадствовать?