Деревня Гарменка смотрит окнами на Ангару. Так нередко стоят здесь деревни — лицом к водной дороге, к погоде, к удачной ловле. Жарко пахнет полынью и пылью. Ветра нет, и все-таки председатель сельсовета выбрал крайнюю избу, на отшибе. Огонь лижет столетние бревна, трещит сосновая дранка. Языки пламени коснулись веселых наличников, побежали к высокой крыше. Говорят, меж бревен клали раньше деньги на счастье. Был ли счастлив этот дом? Рухнула крыша, искры столбом взметнулись к небу. Пламя гудит, шкворчит. Остов дома серо-черный, графичный, просвечивает насквозь: огонь полыхает внутри. Последней падает матица — балка, что держала потолок. Падает с человеческим стоном...

Кинооператоры работают метрах в ста от горящей избы. Ближе не подойдешь. На берегу сидят мужики, бабы, дети из соседней Нижней Шаманки и смотрят на огонь. Скоро судьба этого дома станет судьбой многих домов: надо готовить ложе водохранилища. Уже опустело немало деревень. Заброшена и Гарменка. Заросла травой улица.

Забиты двери изб. Забиты окна. Другие, напротив, открыты настежь — из пустого дома на пустую улицу... Люди разъехались — кто, получив пособие, строится на землях новых совхозов, кто перебрался в городские квартиры Братска и Усть-Илима, кто, не пожелав расставаться с домом предков, перевозит его на новое место. Вот увезли дом, и осталась печь посреди деревни...

Молча смотрят люди из Нижней Шаманки на огонь. Изредка перебрасываются словами:

— У нас как пожар был, так полдеревни как растаяло...

— Дом-то строили, когда деду лет десять было, а он, почитай, лет сорок как помер.

— Так уж не проживем, как жили. Поедем на огонь, в большие города, будем на железной дороге кататься.

Где-то внутренне для них уже все решено, отрезано, и они, привыкшие к нелегкой таежной жизни, знающие цену своим рукам, не боятся будущего. Может быть, пройдет год-другой, и их дети с любопытством горожан будут смотреть тот фильм, что снимают сегодня Борис Оппельдт, Виктор Никифоров и Геннадий Приезжев. Они увидят костер на берегу Ангары. Силуэты коней. Девчонка с волосами цвета огня вскакивает на коня, и тот уносит ее в белую пелену тумана. Ночное... Увидят женщин, чьи лица закрыты платком по глаза — попробуй поработай в поле, в лесу, где воздух серый от комаров. Увидят рыбаков, что выходили когда-то на ночной лов. Качается лодка, горит смолье в зубьях кованой «козы», освещая реку и стаю рыб над холодным дном; задубленные руки рыбаков перебирают сеть... Возможно, эта жизнь покажется удивительной: на расстоянии то, что невозвратимо, всегда выглядит романтичнее.

Прошлый быт уходит с берегов Ангары под натиском Братска и Усть-Илима. Идея освоения энергетических богатств Ангары и, следовательно, преобразования края нашла свое отражение еще в планах ГОЭЛРО. И когда в 50-х годах была построена первая ГЭС каскада — Иркутская — и потянулись от нее в тайгу, на север, линии электропередачи, — это означало: быть Братску. Интересно взглянуть сегодня с вершины поросшего пихтой хребта на Братск — он начинался с «зеленого городка» у Падунского порога. Море, глубокие заливы, светлая полоса пляжа и неподалеку от берега, среди неоглядной тайги, на расчищенной от леса плоскости, прямые нити асфальтированных улиц, белые черточки домов, квадраты площадей, трубы заводов... Город большой и уже вросший в эту землю. Это ощущаешь по потоку машин на улицах и на шоссе, что связывает в единый организм южную, теперь основную, часть города с поселками Падун, Энергетик, Осиновка... По широким «столичным» витринам магазинов, по часто меняющимся рекламам кинотеатра, по сказочному деревянному кукольному театру и многоэтажному — из стекла и бетона — зданию гостиницы «Тайга». Пляж, закрытый телами загорающих, гул моторных лодок, запах краски и дерева на краю залива, где готовят к плаванию самодельные катера и катамараны. Связки серебристой сороги, вывешенные на балконах; тропинки, пробитые пешеходами в обход дорог, через газоны; яркое цветение петуньи на клумбах. Люди обживают город. Будущий центральный проспект узнается сегодня по шлейфу пыли, что тянется над улицей-просекой; к морю ведет еще наполовину выложенная плитами дорога. По старой памяти один из районов Братска называют Палатки; так и говорят: «Пошли к Палаткам». А там пятиэтажные дома... А через несколько лет архитектурными ориентирами города станут 9- и 16-этажные здания, построенные по современным техническим и эстетическим нормам. Перспективы у города обещающие, да почему бы не быть им, когда земли в избытке, воды, электроэнергии вдоволь. Сегодняшней Сибири нужен братский индустриальный форпост. Осознав себя городом, Братск почувствовал необходимость ощутить себя логическим продолжением всей своей истории, новым ее звеном. Нетрудно понять, сколь серьезна необходимость создания музея освоения Ангары, сколь велик смысл в музейном овеществлении прошлого. Как многое сможет понять человек, если своими глазами увидит Братский острог, эвенкийский и бурятский чумы, сибирскую деревню и рядом — живой, реальный, новый Братск. Если увидит лица (пусть отлитые в бронзе) тех, кто жил ради освоения Приангарья — от енисейского казака Максима Перфильева до строителей Братской ГЭС. Если сам прочтет документы — будь то челобитные или завтрашние строки о родившемся Ангарском энергетическом каскаде и сквозном водном пути через Ангару. Братский музейно-мемориальный комплекс не должен быть аналогом создающегося Иркутского заповедника деревянного зодчества. Это будет музей труда: его главным, самым впечатляющим экспонатом должна стать плотина Братской ГЭС. Ее строила вся наша многонациональная страна, и молодежь держала на этой Всесоюзной ударной комсомольской стройке экзамен на прочность. Десятки тысяч человек приезжают в Братск, чтобы взглянуть на город — символ меняющейся Сибири; 200 тысяч человек 59 национальностей считают его своим домом. Они хотят и должны видеть, знать, понимать, как и почему «брацкая землица» превращается сегодня в Братский территориально-производственный комплекс.

Складывается любопытная закономерность: масштабная стройка рушит прошлое, но именно благодаря масштабности преобразований возникает необходимость его сохранения. Нельзя, невозможно допустить, чтобы при создании Усть-Илимской ГЭС погибли лучшие памятники народной культуры, как это случилось со многими во время заполнения Братского моря. Они нужны, чтобы глубже осознать настоящее и будущее...

Тело плотины словно вписано в берега надежно и четко: бетонная светлая стена глубоко врезана в темные диабазовые кручи. А внутри плотины, в одном из многочисленных залов, перед пультом управления — огромными светящимися табло — сидят ДИС (дежурный инженер станции) и его помощник. Апельсиновым цветом пылают на столе жарки. Тихо, тепло и уютно. В огромном окне синеет Ангара. Как-то не верится, что отсюда, из этой сосредоточенной тишины, уходят в дальний путь миллионы киловатт энергии...

С рождением второй станции Ангарского каскада и промышленного Братска стала осязаемой судьба Усть-Илима, замелькало в разговорах название — Богучаны, где предполагается воздвигнуть четвертую ГЭС каскада. Заполнение Усть-Илимского водохранилища намечено на 1974 год. Около 2 тысяч квадратных километров земли станет дном моря. Поэтому торопятся, спешат экспедиции, работающие на берегах Ангары от Братска до Усть-Илима. Торопятся лесоустроители дать рекомендации, какой лес необходимо вывезти в первую очередь. Торопятся гидрологи, исследуя пороги и стараясь предугадать, как изменится их характер с образованием нового моря. Торопятся биологи, изучая ангарские породы рыб, которые смогут акклиматизироваться в морских условиях. Торопится и наша экспедиция: слишком близок срок заполнения водохранилища, да и атмосфера в деревнях, где дома бросают, разбирают, сжигают, перевозят, не способствует сохранению памятников.

Бакены плясали в кружеве водоворотов. Мелкое злое кипение воды подгоняло катер. Мы проходили Закурдаевскую шиверу. Вдруг береговые сопки расступились — гигантский корабль, рассекая скальным носом уже широкую воду, двигался нам навстречу. То был остров Кораблик. Уткнувшись в его каменную корму, мы простояли ночь: радист долго запрашивал туер Ершовского порога, который нам предстояло миновать, — свободен ли фарватер. С туера ответили — завтра утром, сейчас через порог, вверх, шли суда из Усть-Илима.

Это была самая короткая ночь в году, и она так и не наступила. Сумерки, не успев спуститься, часа в два-три ночи начали таять. Дым костра уходил столбом в серое небо, небо без звезд, с одной лишь зеленоватой Венерой. Плыли над рекой темные облака, полыхала красная зарница, и река, широкая, такая же серая, как небо, с черными берегами и черными пятнами островов, казалось, спала не засыпая... Шумела вода на пороге, но — странно — ее ровный гул сливался с тишиной, не нарушая ее. Изредка всплескивала рыба да коростель едва слышно скрипел в березняке... В такую ночь легко вспоминается.