Шрифт:
Н. Тарасов, начальник экспедиции, заместитель главного редактора журнала «Турист»;
П. Бакут, доктор технических наук, начальник штаба экспедиции
Восхождение к Шуше
«Сегодня в Шуше родился Вагиф...»
...Память не признает благопристойности хронологии — она своевольно перемешивает прошедшие дни, и предпочтение ее невозможно ни предугадать, ни объяснить. И когда я получил эту телеграмму — она была не подписана, но я знал, что отправил ее добрый доктор Рашид, — и память вновь увела меня в странствия по Азербайджану, случившиеся со мной события вошли в те дни, что провел я в Шуше, небольшом карабахском городе на вершине скалы.
А эти несколько дней вместились в один — от рассвета до вечерних звезд.
Ночь сходила с гор, и они начинали светиться, как драгоценные камни, переложенные туманом. Глаз отказывался верить в их непрозрачность, и стояла такая неправдоподобная тишина, что было слышно, как туманы скользят по скале.
— Ты что пишешь? — спросил Тофик.
...Тофик Зейналов, главный архитектор Шуши, молодой и быстрый в движениях, крепкий парень, привел меня сюда, чтобы я «никогда не жалел, что пропустил это утро».
Я прочел ему про туман.
— Не так, — поморщился Тофик. — Вот... Стояла такая тишина, что было слышно, о чем думают горы. Это уже было написано...
— Вагиф?
— Нет. Но написано здесь, на Аримгяльды.
Мы сидели на самом краю скалистой площадки, над дорогой, поднимающейся из долин к Шуше. Дорога была пустынна и висела в тумане, как Млечный Путь. «Аримгяльды» в переводе с азербайджанского означает что-то вроде «муж, возвращающийся домой».
Когда-то уходили мужчины из Шуши на всю неделю в долины — пахать землю, пасти скот, — а в утро их возвращения здесь собирались женщины. Отсюда была видна дорога до самого дальнего поворота.
— И когда женщина узнавала своего мужа, — закончил Тофик, — она кричала ему... Каждая что-то свое. Моя мать кричала: «Бабир, ты уже дома!..»
Тофик сложил рупором руки и крикнул эти слова вниз, в ущелье.
Я представил себе нарядных шушинок, звенящих серебряными ожерельями. Они стоят, каждая на привычном ей месте, на том же, где стояла ее мать. Я видел среди них мать Тофика — помолодевшую на полвека Амест. Она приставила к глазам узкую ладонь, и лицо ее застыло в ожидании.
— Это самое звонкое место на Земле, — сказал Тофик, когда его голос эхом вернулся на Аримгяльды. — Здесь мы построим театр. Без крыши и стен. Как в античности. Скамьи в скале, открытая сцена, а вокруг памятники великим шушинцам...
Я давно заметил, что на Кавказе память и памятники истории естественно включены в круг каждодневных необходимостей. В отношении к истории нет ничего такого, что схоже было бы с пикниковой умиленностью горожанина, вырвавшегося на пригородную травку.
Для себя я сравнивал это с присутствием патриарха в доме. Он может быть немощен телом, заботы о пище и воде уже давно лежат на плечах детей и внуков, но нет без него в доме благополучия и устойчивости жизни.
И все же, когда Тофик сказал о мемориале великих шушиицев, я подумал, что он лишь высказывает некую красивую свою мечту. Но вслух об этом сказать не посмел...
— Лучшие певцы к нам приезжать будут, — продолжал Тофик, и чувствовалось, что все связанное с этим мемориалом им давно уже продумано и просчитано. — Фестивали устраивать будем. На всю страну, на весь мир фестивали. Кто откажется спеть над дорогой, которая возвращает домой?
— «...Только песня приведет тебя к твоему сердцу», — вспомнил я.
— Ты уже слышал это?
Я слышал это, когда вместе с директором литературного музея в Нахичевани Исфандиаром Ассадулаевым поднялся к развалинам средневековой крепости Ханага. Мы поднимались к ней несколько часов по каменной осыпи. Высота перехватывала дыхание. Исфандиар и наш проводник — застенчивый юноша Сейфаддин — шли легко. Поджидая меня, Исфандиар читал стихи. («Сумерки в горах — мне жарко. В моей душе любовь — мне холодно. Время уходит? — Значит, я живу», — запомнилось мне.)
И когда мы поднялись к крепости — таинственным фундаментам, похожим на орлиные гнезда, остаткам башен и стен, откуда была видна вся прекрасная нахичеванская земля, Исфандиар сказал:
Как спящие джинны, спокойны красные горы.
Сердце мое осталось за красными горами.
«Как мне дойти до него?» — спросил я у ветра. —
«Только песня приведет тебя к твоему сердцу...»
Я не успел сказать это Тофику. Последняя ночная тень, на мгновенье задержавшись у подножья шушинской крепостной стены, упала в ущелье.