— Нет, это — часть стороны моего практического отношения к одежде.

Беру из его рук юбку:

— Вот что это за фасон такой? Да в ней не сидеть, ни ходить нормально нельзя.

Вилен фыркает:

— Бэмби, у нас нет времени на пререкания. Одевайся. Да, а где твоя шкатулка с драгоценностями? — и, ну точно как для дурочки, шутливо втолковывает мне смысл слова «драгоценности», — Ну, те блестящие штучки, которые одевают на шею, на руки, на пальцы? Те, которые тытак ни разу и не одела?

Рэд и Вилен первое время упорно дарили мне разные побрякушки. Я молча (а как же еще это может делать немая?) принимала их подарки, и складывала их в шкатулку. Мне стало стыдно:

— Простите меня за то, что не пользуюсь вашими подарками… Но я не знала, как вам объяснить свое негативное отношение к украшениям.

Мой деверь серьезно просит:

— Так объясни сейчас.

— Они не соответствуют моей внешности.

Мой муж с братом одновременно издают:

— Что-что?

Я мысленно простонала « мужчины, что с них взять»:

— Да что тут непонятного? Украшения подчеркивают внешность. И что же они подчеркнут в моем случае? Да надеть на меня драгоценности — это все равно, что нарядить на Рождество вместо пушистой елки — красавицы бледную поганку.

Вилен глубоко дышит, Рэд выглядит… оторопелым.

У моего деверя самообладание лучше, чем у моего мужа:

— Бэмби, это ты так сейчас непонятно для нас пошутила?

Я осторожно перебираю в уме свои слова, и выдвигаю предположение:

— А что, здесьнельзя говорить про Рождество? Пардон, я не знала.

Рэд тяжело глотает и произносит:

— Бэмби, нам надо серьезно поговорить…

Я почти не шучу:

— Меня могут арестовать за слово «Рождество», да? Но я же не знала — здесьже есть презумпция невиновности и все такое… А Приму вообще могут арестовать?

Вилен бухнулся на кровать:

— Рэд, она сказала «презумпция невиновности»? Или мне послышалось?

— И еще она сказала «пардон».

Они меня сейчас выведут из себя:

— Вас что, не учили тому, что говорить о человеке в третьем лице в его присутствии — неприлично?

Вилен, как дурак, повторяет за мной:

— В третьем лице… Рэд, мне надо срочно выпить.

Мой муж зациклился на моем «пардон»:

— Бэмби, ты просто так сказала языческое слово?

— Языческое? Ах да, здесьже все языки, кроме Единого, считаются языческими. Нет, Рэд.

— Не понял.

— Я не просто так его использовала. Дело в том, что Единый — не мой родной. Думаю я на русском и, кроме него, знаю еще несколько иностранных языков.

Вилен опускает голову на руки и качается из стороны в сторону, приговаривая «иностранных-иностранных-иностранных».

На этот раз победило самообладание Рэда:

— Сколько?

— Что сколько?

— Языков сколько?

— А русский и английский в счет?

— Английский? Ты сказала английский? Бэмби, пожалуйста…

Да пожалуйста:

— Ну, тогда десять, не считая некоторых наречий.

Рэд садится на кровать рядом с Виленом. Да что такое сегодня с их поведением?

— Ребята, ваши манеры что, решили сегодня отдохнуть, или вы их погулять отпустили? Дама стоит — вы сидите.

Меня вдруг поразила страшная догадка:

— Ой, вы, наверное, националисты? Если бы я знала, что вы с предубеждением относитесь к русским, то ни за что бы не сказала вам, какой у меня родной язык…

Рэд опускает голову на руки. Я подхожу, глажу его по голове и ласково взываю к его разуму:

— Милый, это что, так страшно для тебя, что я — русская, да? Рэд, ну не переживай ты так — родной язык ведь не определяет национальность. Да я могу быть кем угодно… Вот к кому вы терпимо относитесь, вот к тем давайте меня и определим.

Мой муж, наконец, поднимает ко мне свое лицо:

— Бэмби…

Мне вдруг становится по-настоящему страшно:

— Все так плохо?

Он улыбается через силу: