— Почему это случилось?

— Ты имеешь в виду, растянувшееся вместо двадцати до пятисот лет, Состояние?

— Да.

— Не знаю.

— А сама идея Заморозки?

— Принадлежит не нам, а людям. Естественно, такую программу должны были создать. Мы знали о ней. Мы наблюдали и включали ее в систему факторов, влияющих на развитие человечества в случае непредвиденных Сдвигов. Но, по всем расчетам Родичей, в этом Проекте никто не должен был выжить.

— Почему цивилизация пришла в такой упадок?

— Из-за нашего сына.

— Зачем он сделал это?

— У Всеволода, как это получше сказать, идеологически непримиримые расхождения во мнениях с нами. Мы слишком поздно поняли, что наш сын действует самостоятельно, во вред нашим просчетам. Мне надо было ОтРодить, то есть убить его, в твоем понимании, в тот же момент, как это стало известно. Но Мира не позволила. Мы никогда не боролись с ним, с его методами, потому что она выбрала другой путь.

— Какой?

— Наблюдать, коллекционировать его просчеты, исправлять и подчищать его ошибки, пытаться развернуть в правильном направлении его же противодействие.

— Нелегкая задача. Моя роль остается прежней?

— На ближайшее время — да.

— А потом?

— Потом видно будет. По всем расчетам, наше вмешательство сейчас должно быть минимальным. Ты действуешь в рамках общей канвы, но совершенно самостоятельно принимаешь все текущие решения. Постарайся и вовсе забыть о нашем существовании. О тебе с братом никто не должен знать. НИКТО…

— Я иногда задаюсь вопросом, почему так естественно воспринял Вводную? Почему согласился быть пешкой в чьей-то игре?

— Напоминаю. Ты — не пешка, а король.

— Но играю не я — играют мной, и я даже не знаю размер призового фонда моего игрока.

— Пока это — засекреченная для тебя информация. Ты либо продолжаешь воспринимать это, как должное, либо нет.

— И если нет, то…

— Мы пересчитаем ходы, и сообщим тебе момент мата.

— То есть, или я — живая фигура, или я — мертвая нефигура.

— Твоя смерть в данном раскладе — не обязательное условие. Мы, то есть, Мирослава, никогда не ставит людей в подобные рамки выбора — жизнь или смерть.

— Если какие-то Вещи выйдут из строя? Иллюзор, например…

— Старайтесь попеременно оставлять все Вещи, которые получили от нас, в бункере. Наши Родичи позаботятся об их надлежащем состоянии.

— Они имеют туда доступ?

— Да.

— Но если что-то пойдет не так, как мне с вами связаться?

— Никак. Ты реально просрал этот шанс.

У него в кармане что-то завибрировало. Он вытаскивает этот приборчик, и я понимаю, что это… сотовый. Что за бред? В двадцать шестом веке не может быть подобной связи. Сергей невозмутимо отвечает:

— Сева, что?… Да, мама себя неважно чувствует… Нет, ты ничем ей не поможешь… Хотя, если попросишь кого-то ОтРодить себя, я был бы тебе благодарен… Сам пошел…

Он возвращает телефон в карман и отвечает на мой немой вопрос:

— Всеволод любит мать до безумия. Мне иногда кажется, что именно в этом заключаются все наши проблемы. Добавь к этому то, что он на любом расстоянии чувствует ее состояние — и физическое, и эмоциональное… Вот так и живем… Он — там, а мы — здесь.

Я так понял, что «там» и «здесь» несут не только географическую смысловую нагрузку.

У меня, в принципе, больше вопросов нет. Слабость постепенно прошла — я уже почти в норме. Сергей вытаскивает свой Иллюзор, становится невидимым, и я воспринимаю это, как знак, что час времени уже истек.

Когда мы вошли в комнату, Мирослава лежала на полу без сознания.

Сергей не тратил время на отключение-включение своего Иллюзора — в следующее мгновение его жена тоже стала невидимой. Лишь дверь показала мне, что они покинули комнату. Вот так, и никаких «прости-прощай».

Я забыл о них в ту же секунду, как посмотрел на девочку.

Мирослава успела прикрыть ее простыней, но я сразу увидел, что ей удалось полностью восстановить этой девочке лицо, руки, ногти, волосы.

Я медленно, как будто хочу растянуть этот момент, приближаюсь к кровати, с каждым шагом дополняя свою визуальную информацию о ней.

Кожа — невообразимого оттенка, такая красивая и бархатистая, что не поддается моему описанию.

Волосы — густые светло-русые, с рыжеватым оттенком, лежат на подушке аккуратными короткими волнами.