— Все, — кивнул воевода.

Ночью город заполыхал с четырех сторон. Все жители, как один, утверждали, что видели, как юркие степняки поджигали дома. Горели, естественно, старые развалюхи, которые и давно пора было бы снести, да все времени на это не хватало. Жители, предупрежденные заранее, быстро справились с пожаром, давая выгореть лишь строго определенным постройкам.

Основное войско Абдуллы, стоящее за городом было мгновенно взято в клещи. Мы переняли тактику степняков, и распорядились ею по-своему. Из леса россыпью выскакивали всадники основного войска, беря спящий лагерь в кольцо. Когда те, спешно просыпаясь, готовились ударить по нашим войскам, городские ворота открылись, выпуская отряды обученной городской стражи. Впереди шли лучники. Все командиры вместе с ханычем были во дворце. А степняки без жесткого командования никак не могут — у них с этим строго. Это у нас, если командира убивают, его место занимает следующий по званию, а у них все иначе — иерархия жестче, что делает их сильнее в продуманной сшибке, но здорово ослабляет в таких вот неоднозначных ситуациях. Потому, немного подумав, войско противника сдалось в плен.

Спящих Абдуллу вместе с командирами, мы расселили по темницам, благо, их хватало. Ханыч занял самую уютную, в которой до этого побывали Король-Колдун и я — все ж таки собрат по благородной крови. Все дело в том, что в еду им было подмешано снотворное замедленного действия. Не отравили — пусть радуются.

Наутро, конечно, недовольства было-о…

— Как вы посмели, княгиня! — бушевал Абдулла.

— Политика, ханыч, ничего лишнего, — пожимала плечами я.

— Общественность вас не поймет и осудит, — пригрозил парень.

— Общественности будет достаточно того, что вы, прикинувшись гостями, проникли в мой терем, пытались убить меня и поджечь город, — спокойно отвечала я.

— Какое гнусное коварство! — поражался ханыч.

— То, что вы стакнулись с моим усопшем мужем — тоже не делает вам чести, — парировала я.

— Клевета!

— Чем докажете?

— Докажем — что? — не понял Абдулла.

— Что не имели тайных сношений с покойным королем Альбертом на предмет захвата Княжества? — припечатала я.

— Но… У вас же тоже нет доказательств!

— Вот видите, — улыбнулась я. — Ваше слово против моего. А верят всегда победителям. И летописи пишутся с их слов.

— О женщины! — патетично вопиял Абдулла. — Имя вам — предательство!

— Хочу напомнить, что сейчас вы сидите в моей темнице, и недовольство мной или моим правлением… как бы так выразиться… Может не слишком благоприятно сказаться на вашем пребывании здесь, — внезапно я открыла в себе новое качество: когда меня злили, я становилась прямо очень вежливой, вот только говорила откровенные гадости.

— Чего же вы хотите? — устало поинтересовался ханыч.

— О, я всего-навсего решила попробовать себя в роли злодейки, — мило улыбнулась я. — Вы, мужчины, так любите похищать незамужних благородных девиц, что мне тоже стало интересно — каково это. Так что, ханыч, вы у меня в плену, и пробудете здесь до того момента, как за вас заплатят выкуп.

— Княгиня, вы воюете не по правилам, — гордо сказал Абдулла. Увы, кто в наше время соблюдает правила благородного ведения войны? Только те, кто проигрывают, а мне таковой быть ой как не хотелось…

Хану Ибрагиму был послан гонец с письмом, в котором сообщалось текущее положение дел. Нет, что вы, я ни на чем не настаивала, и не ставила ребром никаких вопросов, однако ненавязчиво намекала, что правильное решение в этой ситуации — одно.

Впрочем, очень скоро я начала понимать недовольство Колдуна благородными пленниками. Ох, и какая же с ними морока! Абдулла проявлял себя, как только мог. Он орал жутко неприличные песни (это притом, что сквернословия в них не было, но какие сравнения, какие образы!), он играл со своими же стражниками в кости, шельмовал и бессовестно их обыгрывал, он начинал нудеть старинные кочевные песни — длинные, непонятные и безрадостные, как их степь (два стражника пытались повеситься на собственных перевязях).

Решение мной было найдено неожиданно. В один из вечеров я просто поставила сторожить темницу нашего палача-поэта. Уж не знаю, о чем они вели поэтические беседы об искусстве, однако наутро у ката были на редкость блестящие масленые глазки, а сам Абдулла выглядел удивленным филином — таким же большеглазым и молчаливым. Так что, я решила, что эти двое нашли друг друга в полной мере.

— Вдовствующая супруга короля Альберта Двенадцатого, королева, Светлая княгиня Ярослава! — звучно объявил церемониймейстер, впуская меня в зал. Собравшиеся встретили меня не слишком-то радостно и одобрительно. Я бы даже сказала, что они предпочли бы не видеть меня всю оставшуюся жизнь, но, увы, такого счастья я не могла им доставить.

Благородное собрание, поднимаясь, встретило меня взглядами голодных гадюк. Я отвечала им улыбкой сытой цапли, поглаживая живот.

— Рада вас видеть, благородные господа, — светло улыбаясь, ответила я, нагло садясь на трон, принадлежащий мужу. Высокий, напомаженный хлыщ сделал шаг вперед.

— Прошу простить меня, Светлая княгиня, однако, осмелюсь заметить, что вы перепутали трон, — с ледяной физиономией объявил он мне.

— Попрошу заметить, — еще ласковее улыбнулась я. — Что я — ваша королева, и, на данный момент, единственное лицо, облаченное властью, в этом зале.