Шрифт:
Собака лесничего залаяла, когда он, неслышно ступая, обходил дом.
Окна угловой комнаты были так же плотно завешены, как и вчера, но одно было открыто, и в нем Маркус увидел то, чего так боялся – ее!
Да, она была там, и из груди его вырвалось проклятие, когда он увидел ее у плиты, освещенную ярким пламенем…
У него явилось желание сильным ударом кулака пробудить ее от глубокого раздумья. Но прежде, чем он успел это сделать, она скрылась за дверью ближайшей комнаты с дымящимся блюдом в руках.
Постояв еще с минуту, Маркус гордо выпрямился и ушел, равнодушно проходя мимо окон дома.
Нет, он больше не будет жалкой игрушкой своей несчастной страсти! Стыдно тому, у кого страсть берет верх над рассудком!… Все должно кончиться, как будто земля разверзлась и поглотила красный домик со всеми его обитателями!…
Наступила суббота, последний день этой бурной недели.
Приехал архитектор и привез план новой мызы; он побывал на мельнице, куда сопровождал его помещик, и остался обедать в „Оленьей роще“.
Когда его карета съехала со двора, Маркус торопливо спустился по лестнице; он спешил на мызу показать план.
Эту ночь Маркус спал спокойно, сердце его теперь билось ровно, словно с ним ничего и не было. Чувство презрения одержало верх над несчастной страстью, и молодой человек был уверен в себе, победив. И если ему казалось, что солнце светит не так ярко, как прежде, а кругом тихо и пустынно, словно темная земля всосала в себя всю радость, он говорил, что надо мириться с этим. И что лучше видеть себя зарытым в могилу, чем позволить себя дурачить и быть предметом насмешек!…
В саду мызы скосили траву, и у края одной из маленьких копен он увидел чей-то носовой платок, валявшийся на траве, и поднял его. Это был тонкий, белоснежный платок, испускавший аромат фиалки.
Вероятно, гувернантка прогуливалась здесь, и он может встретить ее, но ему было все равно: проходя мимо, он просто снимет шляпу, только и всего.
Женщина, сгребавшая сено, стояла у стола в беседке: серп лежал перед нею на каменном столе, рядом с пучком травы, из которого она выбирала цветы.
Маркус не кланяясь, положил найденный платок и пошел дальше, но его взор успел заметить тонкие, загорелые руки. Он насмешливо усмехнулся, решив, что это была гувернантка, так как новая служанка вряд ли будет заниматься цветами.
Поздоровавшись с больной старушкой, он разложил план на одеяле и наслаждался радостным изумлением, с которым она рассматривала рисунок красивого нового дома. В нем были большие высокие окна и стеклянные двери, выходившие на веранду, по железным перилам которой будет виться дикий виноград. А на месте пустого двора, перед главным фасадом, на плане была расположена дерновая лужайка, обсаженная шарообразно подстриженными акациями.
Больная радостно улыбалась и плакала в то время, как Маркус описывал ей внутреннее устройство дома и спокойно выслушивал, когда судья высказывал свои смешные претензии и требования.
Неисправимый хвастун оставался верен себе и можно было подумать, что он сам строил этот дом. Он болтал о паркетных полах и бархатной мебели, которую он выпишет для гостиной.
Возбужденно ковыляя по комнате, он запахивал свой поношенный халат с таким видом, точно на плечах висела горностаевая мантия.
Помещик только улыбался и успокоительно пожимал руку больной, которая робко поглядывала на него при разглагольствованиях мужа. Когда старик выговорил все, Маркус сказал, ласково посмотрев на больную:
– Я поищу в Берлине кресло на колесах, оно облегчит ваш переезд в мой дом.
Поговорив еще немного, он простился и ушел.
Вероятно, молодому помещику было душно в комнате и ему хотелось поскорее на воздух, освежиться и вздохнуть полной грудью. И он не пошел через ворота, – на каменистой дороге слишком пекло солнце, – а направился через сад, манившей его своей прохладой.
14.
Придержав рукой калитку, чтобы она не произвела шума, он остановился неподвижно в тени малинового куста. Отсюда он видел на скошенной лужайке девушку, которая в эту минуту выпрямилась и, вынув из кармана надушенный платок гувернантки, вытерла им свое лицо.
Из этого Маркус мог заключить, что интимность между госпожой и служанкой простиралась даже до общности имущества.
Девушка стояла к нему спиной, но по ее вздрагивающим плечам он понял, что она плакала, и он тотчас очутился подле нее.