Маркус с восторгом смотрел на девушку, стоявшую с опущенной головой у двери и готов был преклонить перед нею колени. Он сознавал, что должен был сдерживать чувства, бушевавшие в нем. Гувернантка считала себя оскорбленной, и один страстный жест с его стороны мог надолго отдалить его от желанной цели.

– Останется ли жив ваш двоюродный брат? – спросил он, старясь говорить спокойно.

– Слава Богу, да! – ответила она. – Доктор, недавно уехавший отсюда, сказал, что опасность миновала. Вчера он был очень озабочен, ожидая кризиса, который прошел благополучно.

Как стыдно было Маркусу, что он маститого эскулапа принял за предводителя цыган…

– Мы взяли на себя тяжелую ответственность, – с волнением продолжала девушка, и голос ее предательски дрожал, – возвращение Отто при благоприятных условиях мы могли временно скрыть от его родителей… Ну, а если бы болезнь приняла дурной оборот… – она замолчала при одном воспоминании об ужасной дилемме, мучившей ее несколько дней.

Новый удар грома потряс стены домика, и крупные капли дождя застучали по крыше и стеклам окон.

– Поднимается буря, а лесничий отправился в тильродскую аптеку, – озабоченно проговорила она.

– А на мызе двое стариков беспокоятся о молодой даме, собирающей цветы в лесу, – заметил Маркус.

Она взглянула на него и горько улыбнувшись, пожала плечами:

– Что за беда, если ленивые, изнеженные ручки, рисующие цветы и надоедающие игрой на фортепиано, намокнут хоть раз под дождем, – иронически бросила она.

Помещик закусил губы, но, немного помолчав, спокойно произнес:

– Я того же мнения, но не понимаю, каким образом ваше замечание может относиться к этим загорелым ручкам? – и он указал на ее руку, державшуюся за дверную скобку.

– Да, они не очень красивы, – заметила она, разглядывая свою руку, – и дядя строго запретил мне выходить в милый старый лес без перчаток.

– Он заботится о приличиях или боится за свое имя?

Она с горечью улыбнулась:

– Дядя не подозревает, как уже плохо приходится этому имени! В семье Францев есть неудачный искатель приключений и… гувернантка…

– И что хуже всего, это мстительный элемент в ее крови, – докончил Маркус, берясь за шляпу.

– Неужели вы хотите идти в такую бурю? – встревожилась она.

– Почему бы нет? – пожал он плечами. – Что за беда, если и „богатый человек, о котором говорится в Библии“, намокнет хоть раз под дождем, – иронически заметил он. – В этом доме мне душно и я готов лучше выдержать борьбу со стихиями, чем оставаться здесь! И разве вы забыли, что я пришел сюда лишь с целью узнать, где отыскать служанку… извините, мою милую сестру милосердия, хотел я сказать! Но ее здесь нет, и я не знаю, где мне найти это мужественное, великодушное и благородное создание, которое не могло перенести мысли, что причинило мне боль, и самоотверженно явилось ко мне.

– Она только исполнила свой долг, – резко и сухо перебила его она его, сильно покраснев. – Но вы правы: девушки в рабочем платье вы здесь не найдете и вообще больше не увидите ее. Она же говорила вам, что у нас одна душа и одно сердце, значит, она должна чувствовать то же, что и я, – горячо продолжала она. – А разве могла она не сердиться, как и я, как и всякая девушка, уважающая себя, когда ей говорят ужасные вещи, вроде „ловли женихов, завлечения мужчин из-за денег“ и тому подобные вещи… Я отлично знаю, какую борьбу она выдержала сама с собой, прежде чем ступила на вашу лестницу.

– И все-таки она пришла, как и подобает женщине с сострадательным сердцем, а не с эгоистическим рассудком и суровым принципом: „око за око, зуб за зуб!“ Сомневаться в этом сердце было бы грехом, которое я не простил бы себе, и потому я говорю: она вернется, чтобы исполнить в отношении меня свою обязанность доброй сестры милосердия! – докончил он, указывая на свою руку в повязке.

– Не забудьте, что я предлагала вам свои услуги…

– И что я наотрез отказался от помощи, – в тон ей произнес Маркус. – Нет, я буду терпеливо ждать, когда моя самаритянка вспомнит о своем пациенте. И я ухожу, может быть, я нападу на ее следы.

– Но вы не можете сейчас выйти из дома! – воскликнула она.

– Почему? – возразил он. – Дождь уже перестал…

Но помещик ошибался: это было временное затишье!… Черные тучи еще больше сгустились, словно хотели раздавить и домик, и самый лес и затем сверкнула молния.

– Не ходите! – сказала она, и это зазвучало так же нежно, как вчерашнее „пожалуйста“.

Глаза Маркуса сверкнули:

– Я останусь, если вы приказываете, – холодно и натянуто произнес он. – Вам, конечно, страшно оставаться одной во время грозы!