Такова паломница Замзам, «тетушка» муаллима Шуши, бывшая жена птичника Ибрагима, который не выдержал тягот жизни с этим исчадием ада в образе человека и сбежал, женившись на простой и скромной девушке, торговавшей зелеными бобами. Замзам чуть с ума не сошла от злости. Не потому, что уж очень любила мужа, а из-за чрезмерной любви к самой себе. Она полагала, что выгодно отличается от всех женщин на свете, находила в себе столько неоспоримых достоинств, что и представить не могла возможности бегства мужа к какой-то другой жительнице квартала. Это ужасное для нее событие прибавило злости и жестокости «самой красивой женщине округа». Весь мир стал для нее врагом. Остаться совершенно одной на целом свете! Это непереносимо! Но Замзам сумела выстоять и даже расширить харчевню, хорошо заработать и приобрести неоспоримую власть над жителями квартала.

Сейид видел, что отец боялся этой злодейки, хотя и называл ее паломницей, а себя ее сыном. Говорилось это лишь для красного словца, ради показного уважения к ней. Сейид осуждал боязнь отца перед этой бабой, хотя ему самому перепадали от нее некоторые блага. Иногда она давала ему лакомый кусочек, порой несколько миллимов [6] . Шуша терпеть не мог этих подачек, ибо хорошо знал, что Замзам чужда благотворительность. Если она что-то дает, то старается получить обратно гораздо больше. Так оно и было на самом деле. Называя водоноса своим сыном, она стремилась крепче привязать его к себе, заставить носить ей воду бесплатно. Ее затраты на это дело ограничивались лишь редкими трапезами, устраиваемыми для Шуши и Сейида. Не будет же сын требовать денег от матери!

Поравнявшись с харчевней, Шуша на минуту замешкался, но затем решительно двинулся вперед. Видно, его осенила какая-то мысль. Сейид молил бога: «Пошли, аллах, пошли головизны и бараньего супу! Отдали от меня брынзу с арбузом!»

И тут из пирамиды жира раздался приторно-сладкий голос:

— Заходи, заходи! Не робей! Добро пожаловать, Шуша!

Сейид терялся в догадках: что заставило отца изменить свои намерения? Его молитвы к аллаху или приглашение Замзам? Ни то и ни другое. Просто Шуша вспомнил, что Замзам тянет с уплатой долга за воду и решил получить этот долг натурой — всякими мясными блюдами. И злодейке не даст нажиться на его труде, и сыну доставит удовольствие.

Замзам продолжала зазывать обоих. Сейиду захотелось ей досадить. Он ответил на приветствия хозяйки низким голосом: «Привет старейшине старейшин, красавице квартала!» Та немедленно схватила из лежавшей рядом с ней кучи камень и с силой метнула его в сторону обидчика. Камень просвистел над головой мальчишки, но попал в собаку, которая собиралась приблизиться к харчевне. Сейид поблагодарил бога за такой исход дела. Не ему, оказывается, предназначался камень. А он было подумал, что Замзам обиделась на него за то, что назвал ее старейшиной. Разумеется, он имел в виду не возраст хозяйки, а ее положение.

Жалобно скуля и прихрамывая, собака побежала прочь, предупреждая других собак и кошек об опасности, если и они вознамерятся явиться в запретную зону. Камни для Замзам были привычным оружием. Им она воевала с настырными четвероногими да с теми мальчишками, которые пытались доставить себе удовольствие, выкидывая разные номера. Совершив правосудие над бедной нарушительницей ее спокойствия и благополучия, толстуха оставила камни в покое и взяла большую дубину, предназначавшуюся для тех посетителей, которые не очень охотно расставались с деньгами или вовсе оказывались без них. Время от времени Замзам постукивала дубиной по краю скамейки, на которой сидела, давая тем самым понять, что с ней шутки плохи.

Шуша с сыном едва протиснулись в дверь, минуя горы жира и костей, и поздоровались с Гаддом, исполнявшим обязанности приказчика в харчевне. Кривоногий, с тяжелой нижней челюстью, он был не менее злой и жестокий, чем хозяйка-учительница. Это был единственный человек, который терпеливо выносил тяжесть совместной с ней работы. Двенадцатилетним мальчишкой пришел он сюда и вот уже целых пятнадцать лет гнет здесь спину. Никто, кроме него, не задерживался. С хозяйкой его связывали тесные и крепкие узы взаимной ненависти. Они жить не могли друг без друга.

В каждой голове, которую Гадд разделывал тяжелым тесаком, он видел голову хозяйки, в каждом коровьем языке — ее язык. Он испытывал истинное наслаждение, дробя кости и разрезая мясо. Он всегда молил аллаха о том, чтобы тот положил однажды на плаху не коровью или баранью голову, а хозяйкину. С каким удовольствием он размозжил бы ее тяжелым тесаком!

В свою очередь Замзам в каждой собаке или кошке, в которых она запускала камнями, в каждом клиенте, которого она награждала ударами дубинки, видела Гадда — этого ненавистного ей скелета с гнусной рожей. И все-таки их связывала не только нужда друг в друге, но и неистребимая ненависть к людям. Каждый из них подозревал другого в таких настроениях, а потому всегда был настороже. Как люди искусства испытывают постоянное стремление к любви, нуждаются в ее оживлении, так Замзам и Гадд испытывают постоянную злость и ненависть, непрерывно распаляют свой гнев.

Гадд стоял у большого казана, из которого валил пар, и держал в руке тяжелый тесак. Всей своей внешностью — тяжелый подбородок, густые насупленные брови, крючковатый нос, длинные, тощие руки — он сильно смахивал на дьявола из преисподней. Гадд довольно проворно исполнял заказы клиентов, крошил снедь и приправы, накладывал в миски, передавал их мальчишке, стоящему рядом в ожидании. Тот был точной копией описанного нами человека — сыном Гадда по имени Ханафи. Он помогал обслуживать посетителей харчевни.