Когда мы уже хорошо знали рощу, позволили себе небольшой эксперимент. Перевезли вертолетом семнадцать деревьев в Елизово, и — представьте! — прижились. Стоят на улице бодрые, зеленые. Вот что значит абориген. Подрастают и экспериментальные посевы...

Мне очень хотелось увидеть в Жупанове ту самую Прасковью Александровну, о которой так ясно и хорошо говорил Науменко. Да не только он один. Увы, не повезло: Киселева была на маршруте.

...Мы шли с Гусевым по плотному влажному береговому песку, шли вдоль бесконечной пенистой линии прибоя. Говорили о том, что заповедник вроде бы считается сухопутным, а выходит к океану. Здесь и популяцию каланов охраняют, и птиц морских, и лосося, что на нерест идет. Естественно было бы не разрывать сушу с водой, прирезать заповеднику полоску акватории. От этого и природа бы выиграла, и исследования можно было бы вести комплексно, да и заповедник, получив свой малый флот, решил бы немало проблем — снабжения, строительства, надежной водной дороги к заповедным берегам.

Через несколько дней после нашего полета я узнала, что в контору заповедника пришла бумага, в которой говорилось, что облисполком решил просить Совет Министров РСФСР объявить трехмильную экваториальную зону вдоль тихоокеанской границы Кроноцкого государственного заповедника его территорией для охраны природы и изучения фауны моря. Это была та самая бумага, которую ждал в Москве Анатолий Михайлович Шалыбков, начальник отдела заповедников Главохоты.

...На подходе к Петропавловску вертолетчики получили сообщение: приближается циклон. И действительно, через час, когда мы уже были на земле, страшный ливень обрушился на город. Так штормовым ветром и звоном оконных стекол завершился день коротких встреч. И это завершение вернуло мне состояние, которое я испытала утром в ожидании летной погоды: кроноцкая земля — как нечто прекрасное — снова стала недосягаемой.

Л. Чешкова, наш спец. корр. п-ов Камчатка

Впереди едет автофургон серебристого цвета. Он притормаживает и сворачивает на гравий, направляясь к группе легких строений в окружении пальм, расположенных в километре от шоссе. По борту автофургона — синяя полоса и буквы ICP: сокращение от «Институтс кубано де песка» — Кубинский институт рыболовства. Такие машины десятками видишь каждый день в Гаване, особенно в районе порта. Но что «Институтс де песка» делает здесь, далеко от моря, в поселке животноводов провинции Камагуэй? Автофургон окружают женщины. Короткий оживленный разговор с водителем, взрывы смеха, и вот уже довольные домохозяйки расходятся по домам. В руках у каждой — прозрачный пакет со свежей рыбой.

— Тилапия! Ох и вкусна! — комментирует наш всезнающий и потому незаменимый водитель Гильермо. Высунувшись в окно, он пылко бросает вдогонку дородной мулатке, величаво шествующей мимо:

— Королева! Если ты так же здорово стряпаешь, как ступаешь по земле...

Настоящий кубинец, Гильермо не может оставить женщину без комплимента.

Царство тилапии оказалось близко — водохранилище Химагуайю, рукотворное озеро площадью почти 190 гектаров. Закатав по колено штанины, я лезу в лодку рыбаков Ховито Сиснероса и Армандо Камачо. Сидящий на веслах Армандо — веселый белозубый парень в выгоревшем армейском кепи — плавно гребет туда, где качающиеся на волнах пластиковые шары-поплавки обозначают верхний край сети. Там уже стоят несколько лодок, хлопочут рыбаки.

Вода под нами густого зеленого цвета. Скорее угадываешь, чем видишь: колышущиеся темные пятна на глубине — это скопления водорослей. Местами они подступают к самой поверхности, и, когда лодка наползает на бурую массу, раздается мягкое шуршание. Непонятно откуда слышится «кроак-кроак» — звук, очень похожий на кваканье «рана торо» — лягушки-быка.

— Это пасется тилапия,— вносит ясность Армандо. Он студент-заочник, учится на гидрографа. А промыслом пресноводной рыбы занялся потому, что, во-первых, это дело на Кубе новое, во-вторых, работа поможет ему изучить режим рек и озер родной провинции Камагуэй.

...Кое-где из воды торчат верхушки полузатопленных деревьев. Их протянутые к небу серые безжизненные ветки — как раскрытые ладони. В сезон дождей, когда объем водохранилища увеличивается до 80 миллионов кубических метров и уровень повышается, вершины мертвых деревьев скрываются под водой.

Неподалеку на шапке жухлой травы сидит серая птица. Она снимается с места и, крича, проносится над нашими головами.

— Баклан,— говорит с кормы Ховито, рыбак постарше.— Повадились воровать рыбу из сетей, да сами в них и попадаются.

Кроме бакланов, на озере постоянно живут утки-ягуасы, пеликаны, зимородки, а осенью прилетает множество пернатых с севера.

Слегка сдвинув сомбреро на затылок, так что на лбу обозначается полоска не тронутой солнцем кожи, Ховито смотрит вверх.

— Ну и печет! Жарит в самое темечко! А вода вот-вот закипит!

Улов из сетей вынимают трижды в сутки: рано утром, днем и ночью. Иначе нельзя: потребитель должен получать рыбу свежей. Особенно достается рыбакам ночью — работать приходится с карбидными лампами, и на свет слетаются москиты со всей округи.

— Жалят — спасу нет! — морщится Армандо.— И сквозь одежду, и сквозь перчатки!

Лодка выходит на широкую гладь. Рыбаки неторопливо перебирают сеть, извлекая запутавшихся в ячейках тилапии. В лодках растут сверкающие чешуей, шевелящиеся груды.

— Эй, Моро, брось-ка нам одну!— Ховито прижимает босой ногой шлепнувшуюся на дно нашей лодки горбатую рыбину.— Смотри, какая красавица! — Он протягивает мне крупную тилапию. У рыбы длинный и острый спинной плавник, на коричневатом боку — поперечные полоски.— В любом виде хороша!