Сегодня отсюда несется призыв к миру. Демонстрации за сохранение мира, митинги протеста против гонки вооружений, ядерных ракет и американских баз — этим занимается организация Фудзи, члены которой участвуют во всех маршах мира. В 1976 году Фудзи вел по городам США 270-дневный «континентальный марш за разоружение и социальную справедливость», закончившийся у стен здания ООН. Через год приехал в Москву для участия во всемирной конференции религиозных деятелей, борющихся за мир.

Ничидацу Фудзи по-своему напоминает людям, что жизнь человечества требует защиты и бдительности. Поэтому днем и ночью не переставая гремят лежащие на боку двухметровые барабаны возле Ступы мира.

Бритоголовый монах в оранжевой тоге со всей силой бьет колотушкой по туго натянутой коже. Увидев девочку, он улыбается и протягивает горсть сладких рисовых хлопьев из стоящей рядом лаковой шкатулки. Просторный рукав соскользнул с его плеча, открыв следы страшного ожога. Может быть, это один из тех, кого в Японии называют «хибакуся»? Кто на всю жизнь отмечен страшной печатью атомного пламени?..

Низенький алтарь украшен цветами, статуэтками и лаковыми шкатулками, причудливо изогнуты деревца во дворе, посыпанном белой кварцевой крошкой. Внизу, над зеленой долиной, парят коршуны, совсем рядом проплывают редкие облака, тень от которых перебегает со скалы на скалу. Ровный тягучий гул громадных барабанов напоминает о незащищенности этой красоты. О том, что атомная смерть угрожает жизни на всей планете. Говорят, что в тихие безветренные дни гул барабанов слышен за десятки километров от Раджгира. Он напоминает людям, что мир достается непросто, что надо защищать его.

...На площади шумел многолюдный митинг. В кольце стягов и транспарантов ораторы призывали собравшихся поставить свои подписи под воззванием о запрещении ядерного оружия.

Слава Наланды

После очередного подъема автобус выбился из сил. Но, к великой радости нашего шофера Музаффара, мы как раз въезжали на шумную, заполненную яркой толпой улочку придорожного поселка. Был базарный день. Слева на больших медных весах взвешивали охапки хвороста. В безлесных районах дерево дорого, и на весы здесь отправляют каждый прутик. Справа тянулся ряд глубоких котлов, в которых кипело кокосовое масло.

— Акаш! — в таком виде мое имя явно казалось Музаффару более благозвучным. — Это же Силао! Я сейчас вернусь! — на ходу крикнул он, хлопая дверцей.

И вот бежит обратно, нагруженный пакетами с ярко-желтыми хрустящими сладостями «кхаджа». Он уговорил всех попробовать, приговаривая, что только здесь, в Силао, знают секрет их приготовления.

— В других местах кхаджа не кхаджа, — объяснил он, заботливо заворачивая сладкий подарок для жены и детей.

В каких-нибудь десяти километрах отсюда лежат руины древнего университета Наланда, имя которого славилось в VI—XI веках нашей эры. Индийские ученые открыли миру остатки грандиозных сооружений древнего вуза, в котором тысяч десять студентов изучали философию, логику, математику, грамматику санскрита, медицину.

...Каменные мостовые, бесчисленные лестницы и переходы, длинные коридоры, в которых гулко отдаются шаги. Замшелые зеленые стены учебных аудиторий и общежитий.

Здесь веками накапливалась мудрость, которую по всему свету несли воспитанники университета. По отрывочным упоминаниям древних хроник, этот громадный учебный и научный центр был одним из величайших не только в Индии, но и во всей Азии. В нем обучали студентов из многих стран Востока. Четырнадцать веков назад конкурс для поступления в Наланду был не меньше, чем сейчас в МГУ.

Ученые, преподаватели и студенты жили рядом с аудиториями. Сохранились фундаменты и стены общежитий. Они находятся теперь под охраной государства. Раскопки занимают здесь территорию в четырнадцать гектаров, но это только часть того, что некогда было древним «академгородком». Его нужды обслуживали почти сто окрестных деревень. Занятия начинались в пять утра и длились до темноты. Уникальные творения искусства из бронзы и камня подарила миру Наланда. С упадком буддизма в Индии захирела и Наланда. Очередной поворот колеса истории погрузил университет в восьмивековое забвение.

Фома Васильевич с особым интересом слушал о трудах древних исследователей в области естественных наук.

— А что? — улыбнулся он.— Колонна-то в Дели с каких пор стоит и не ржавеет!

Настоящие мастера

...Заднее колесо автобуса спустило метрах в двухстах от ярко освещенного придорожного автоцентра, состоявшего из бензоколонки, харчевни и маленькой ремонтной мастерской. Похоже, что хозяева этого форпоста автосервиса, чудом занесенного в такую даль от оживленного шоссе, знали какой-то секрет. Иначе как объяснить столь странное совпадение — прокол камеры и радостную встречу у дверей мастерской, где лица владельца и его подручных выражали чуть ли не упрек: «Что же вы так задержались?»

Автобус устало ткнулся радиатором в полоску света на темной дороге и затих. Залатать камеру обещали через полчаса. При мастерской работала небольшая кузница. Фома Васильевич заговорил с улыбчивым парнем, отбивавшим молотом раскаленную пластинку. Не знаю, как они объяснялись, но оживленный диалог, состоявший из жестикуляции и непрерывного «ачча... ачча...» — «да... хорошо», завершился тем, что Фома Васильевич взялся за молоток сам. Но неказистая полоска явно не желала слушаться того, через чьи руки прошел не один миллион тонн стали. Парень забрал молоток и несколькими ударами придал ей нужную форму. И улыбнулся еще шире своему коллеге — он сразу признал в нашем инженере своего собрата.