— Я рассталась с ним частично из-за тебя, частично из-за того, что он оказался неверным мне. Эта его неверность терзала меня больше, чем ты можешь себе представить.

— Итак, вы с Элистером не общались последние двадцать лет? Тогда что ты делала в его доме в тот день?

— Я уже говорила тебе. Я отправилась туда, чтобы убедить его взять тебя обратно в газету. У нас с Элом все кончено. Конечно, я все еще люблю его, но у нас все изменилось.

— Кулли, играй туш, — насмешливо сказала я. Он, вероятно, думал о том, как ему повезло, что он оказался в первом ряду на этом представлении психодраматической пьесы об отношениях матери и дочери. — Чего я не понимаю, мама, — продолжала я, — так это твоего лицемерия. Почему, например, все эти годы ты была так против того, чтобы я встречалась с мужчинами неевреями, тогда как сама любила одного из них?

— Потому, что Эл причинил мне сильную боль, и я не хотела, чтобы тебя постигла та же участь.

— Та же участь? Ты думаешь, что Эл причинил тебе боль потому, что не был евреем? Мама, опомнись! Это произошло потому, что он грязный подонок.

— Элисон, я тебя предупреждала. Не говори так о нем.

— А почему? Почему я не могу так говорить о нем? Он действительно грязный подонок и, если бы ты не была так очарована его танцевальными па, то тоже заметила бы это.

— Прекрати сейчас же! — закричала мама, поднимаясь с кресла. — Ты говоришь о нем так неуважительно, а ведь ты, прости, Господи, названа в его честь. В его честь!

— Я, что?..

— А как ты думаешь, в честь кого тебя назвали Элисон?

Я потеряла дар речи. Моя мать назвала меня в честь Элистера Даунза? В честь этого сукиного сына? А, может быть, это еще не конец? Может быть, я — его дочь? Возможно ли то, что я являюсь дочерью этого человека? О, Господи, только не это. Жизнь не может быть настолько несправедливой, ведь так? Быстро! Надо пошутить! Шутку! Элисон, не дай чувствам захлестнуть тебя. Перебори себя, чтобы ты смогла справиться с этой болью. Быстро! Срочно пошутить!

— Сонни, ты в порядке? — спросил Кулли, который, наконец-то, решил подать голос.

— Нет, я не в порядке. Я не могу придумать шутку.

— Может быть, это и к лучшему. Тут ни у кого нет настроения шутить, — ответил он.

Я смотрела на маму, которая снова села в кресло.

— Мама, прошу тебя, скажи мне правду, — взмолилась я. — Хоть один раз. Только один. Элистер Даунз — мой настоящий отец?

Она затянулась сигаретой и медленно выдохнула дым.

— Нет, Элисон. Он не твой отец. Твоим настоящим отцом был Сей Ваксман.

Я вздохнула с облегчением. Бог все-таки существует.

— Я захотела назвать тебя в честь Эла, потому что любила его. И только. Твой отец решил, что Элисон — красивое имя для девочки, и мы назвали тебя так.

Черт, я даже не была похожа на Элистера Даунза. У меня были волосы и цвет глаз Сея Ваксмана. Единственное, что я не унаследовала от него, так это тенденцию полнеть с возрастом.

— Мам, а как бы ты назвала меня, если бы я была мальчиком? Элистером? Элом младшим? Или просто Джуниором?

— Достаточно, Элисон. Я рассказала тебе все, что ты хотела знать. Больше я не хочу говорить об этом. — Она поднялась из кресла и направилась в прихожую.

— О, да, конечно, — сказала я, идя за ней. — Еще только один вопрос. Где ты была в ту ночь, когда убили Мелани Молоуни?

— Что?

— Ты не расслышала меня или не поняла вопроса?

— Я не могу поверить, что ты спрашиваешь свою мать о таких вещах.

— Придется поверить. У тебя были очень веские причины не желать опубликования книги Мелани. Так где ты была в ночь убийства?

— Я была здесь. Спала.

— А Нора тоже была здесь?

— Нет, думаю, ее здесь не было. В ту ночь она осталась у своей сестры в Бруклине.

— Кулли, ты слышал? Алиби моей мамы не лучше, чем наши. Она была дома одна. Я была дома одна. Ты был дома один. Тодд Беннет тоже был дома один. И только этот проходимец, сенатор Даунз, обзавелся железным алиби. Хотя оно может быть таким же фальшивым, как и вся жизнь Элистера.

Я остановилась, чтобы вспомнить, что еще я знала о расследовании детектива Корзини. Мелани была убита ударом по голове, ей раскроили череп, что стало причиной аневризма, на ее письменном столе полиция обнаружила белый порошок.

— У меня есть к тебе еще один вопрос, — обратилась я к матери.

— Ты уже задала «еще один вопрос».

— Знаю, но у меня есть еще один, последний. Обещаю.

— Только один. А потом мне бы хотелось, чтобы вы с другом ушли. Эти твои расспросы обессилили меня.

— О'кей. Мы уйдем. Но сначала я хочу уточнить кое-что из того, что ты нам рассказала. Помнишь, ты объясняла, что Элистер не выписал тебя в Калифорнию потому, что не хотел приобщать к декадентскому образу жизни Голливуда?