— Ты едешь в сторону Кунупитцы? Постой-ка, я тебе на тележку этот мешок положу, оставь перед дверью Панайотиса.

И так далее, и в том же роде. Но теперь все должно измениться! К нему начнут относиться с уважением! Эта мысль вызвала у Адониса нечто вроде вспышки озарения. «Про шнур, вот про что я смогу рассказать, — подумал он, — они глушили рыбу динамитом и ошиблись, не рассчитали длину шнура…»

Идея стать героем происшествия очень ему понравилась, тем более что довольно быстро он сам уверовал, что это правда. Действительно, спор между братьями мог начаться по поводу глубины, на которой следовало произвести взрыв с таким расчетом, чтобы накрыть косяк морских окуней. И спор этот, вне всяких сомнений, мог закончиться страшным и глупым несчастным случаем.

Однако на самом деле трагедия на «Двух братьях» имела совсем другой характер — Маленький Адонис стал свидетелем убийства и самоубийства!

Спирос и Никос Луганисы приехали на Спетсес двадцать два года тому назад с Калимноса, острова в Додеканесе, [1] чьи обитатели надрывают себе легкие, доставая губки с тридцатиметровой глубины.

Ловля губок — работа каторжная, к тому же едва позволяет сводить концы с концами. Братья стали искать другую работу. Сначала они попытали счастья на Сиросе, где двоюродный брат их матери, Яннис, работал слесарем на стройках острова. Он-то и убедил их покинуть Калимнос. Ноябрьским утром тысяча девятьсот тридцатого года братья уехали оттуда, имея на руках билет на проезд и двадцать четыре драхмы наличными, которые Спирос удачно разместил на дне самого глубокого кармана. Все остальное имущество они носили на себе: полотняные штаны, ситцевые рубашки и шерстяные фуфайки. У обоих не было ни ботинок, ни белья.

Одиннадцать дней они пытались бросить якорь на Сиросе — без малейшего успеха. Это понятно — братья умели только плотничать, а на стройках Сироса требовались жестянщики. Через одну контору им посчастливилось временно устроиться на лесопилку, туда как раз поступила большая партия бревен. Отработав два дня, они получили что причитается и устроили себе пир: на каждого пришлось по паре луковиц и полкило оливок! Зато появились деньги на дорогу до Пирея, где им сообщили, что все рабочие места с боем заняты греческими беженцами, выгнанными турками из Малой Азии.

После трех недель скитаний и постоянных отказов братья отправились из Пирея на Гидру, остров у восточного побережья Пелопоннеса. Спроси у них, кто это посоветовал, они наверняка затруднились бы ответить, однако, по слухам, в тамошних доках требовались рабочие руки. Им удалось прокатиться зайцами на барже, перевозившей песок. К счастью, их обнаружили только по прибытии. Капитан хотел было вызвать полицию, однако потом сжалился и отпустил с богом, заставив каждого заплатить по две драхмы за проезд.

Очень скоро стало ясно, что на Гидре у братьев шансов не больше, чем в Пирее. Кто-то предложил им отправиться на Спетсес, соседний остров, населенный выходцами из Албании. В двенадцатом веке их предки укрылись здесь от насильственной исламизации, проводимой османами. Вот почему нынешние обитатели Спетсеса сохранили по отношению к туркам все тот же дух непримиримой враждебности. Они гордятся тем, что в свое время их остров стал центром борьбы за свободу Эллады и большая часть греческого флота была построена именно на его берегах. С тех пор Спетсес славится своим судостроением.

Но и здесь поиски работы закончились неудачей. Братья, покинувшие Калимнос шесть недель тому назад, уже истратили все свои сбережения. Стоял январь, как обычно в этих местах холодный, влажный и очень ветреный. Им нужен был кров. Братья постучались в ворота монастыря и предложили свои услуги в качестве рабочей силы.

— Немного хлеба с сыром и постель, нам много не нужно. Мы будем делать все, что потребуете, — сказал тогда Спирос настоятельнице монастыря.

Игуменья испуганно воззрилась на пришельцев: оба являли собой жалкое зрелище. Полтора месяца они не мылись, их подбородки забыли, что такое бритва, а волосы — что существует гребешок. Единственное, что они могли себе позволить без всяких ограничений, это ничего не есть и худеть, сколько влезет.

Но сестра-игуменья, никогда не забывавшая, что она христианка, осенила себя крестом и поспешила предоставить им работу и крышу над головой. В качестве пристанища братьям был предложен заброшенный сарайчик рядом с кладбищем.

— У нас больше ничего нет, только это можем предложить, — виновато посмотрела на братьев монахиня.

А те и не надеялись на такую удачу.

— Да пребудет с тобой Господь, — сказал Спирос игуменье.

На севере владения монастыря ограничивались спускавшимся к морю холмом, поросшим сосной и кустарником. Босые, полуголые братья принялись вырубать деревья. Трудились самозабвенно. Пядь за пядью обрабатывая землю, они сделали ее пригодной и для посева, и для скотоводства. Посадили виноград, развели овец, а в шалаше, который соорудили буквально за один день, устроили сыроварню, где и приступили к изготовлению сыров фета и манури из овечьего и козьего молока. Через шесть месяцев после водворения братьев в монастыре буквально каждый квадратный метр его почвы начал приносить прибыль.

На кухне монастырской трапезной Спирос приметил Магду, местную жительницу албанских кровей, молодую, со светлыми волосами дочери севера и с золотистой кожей дочери юга, с глазами настолько светло-голубыми, что, казалось, их радужная оболочка сливается с фоном белков. Спиросу, грубому и загорелому до черноты детине, она показалась идеалом женской красоты. Странный взгляд девушки, то покорный, то дерзкий, приводил его в замешательство. Спирос потерял покой. Каждое утро с рассветом он отправлялся на кухню и с замиранием сердца ожидал появления Магды.