Двадцать первое мая…Сегодня я начала вести свой второй дневник. Первый остался дома, в Кентербери. То была другая жизнь, и неизвестно, вернусь ли я когда-нибудь к ней и к своему первому дневнику…

Итак, я спасла от верной смерти в бушующих волнах залива Па-де-Кале — боже мой, как пафосно это звучит! — Ивора Видхэма… И, как мне казалось, именно поэтому пришла в себя в его особняке. Все оказалось совсем не так просто, как я предполагала. Но об этом позже…

Конечно, моя вдруг образовавшаяся немота повергла меня в шок. Что и говорить… Я пребывала в таком ужасе, что от обморока или истерики меня отдаляли считанные минуты. Как же так! Я не смогу говорить, я больше никогда и никому не скажу ни одного слова, я не перекинусь многозначительной фразой с Мэтью, не позвоню маме и никогда, больше никогда не побеседую с Тишиной! Это было выше моего понимания, это было чудовищным, страшным ударом… Мне даже захотелось умереть, сразу, без долгих прелюдий. Умереть, чтобы не мучиться и никого не мучить своей немотой…

Но положение спас Иво. Вначале он смотрел на мои жалкие потуги с удивлением, потом с опаской, а потом, когда слезы навернулись на мои глаза, он начал догадываться.

— Ты не можешь говорить? — спросил он.

Я кивнула и разрыдалась, потому что больше не могла сдерживать слезы. К моему огромному удивлению, вместо того чтобы окончательно растеряться и бессильно опустить руки перед моим недугом, Иво подошел ко мне, ласково взял за плечи — что, признаться, немного меня напугало, потому что такое я позволяла только Мэтью, — и горячо зашептал:

— Не переживай. Все будет хорошо, верь мне. Я позову доктора. Это очень хороший врач. Он лечил моих родителей. Он говорил, что с тобой все в порядке. Так что я уверен — и это пройдет. Не бойся. С тобой не случится ничего плохого… Ты же веришь мне, веришь?

Всхлипывая, я согласно покачала головой. Даже врать не пришлось. Я не доверяю мужчинам, за редким исключением, но Иво почему-то я поверила сразу. И безоговорочно. От него исходило какое-то тепло, какая-то нежность, на которую не способны те «мачо», которым только и нужно, что затащить в постель как можно больше женщин. Слава богу, этого в нем не было…

Как правило, я за версту чувствую запах похоти, исходящий от мужчин, и сразу понимаю, с какими намерениями они ко мне обращаются. Так вот, от Иво пахло совсем другим: пряная сладость трав вперемешку с осенним дождем, смутные грезы на закате, поволока желто-розовых облаков и терпкая дымка сумерек, синее полотно отчаяния и свежий запах блеснувшей золотом надежды…

Руки Иво легко и мягко лежали на моих плечах, а я безутешно рыдала, окрашивая свою жизнь в цвета тоскливого осеннего ветра, забывая о том, что на улице все еще май. Иво продолжал бормотать слова поддержки и утешения, которые почему-то начали на меня действовать. Не могу сказать, что сразу, но минут через пять я успокоилась и уже размазывала слезы по своему наверняка покрасневшему и припухшему лицу.

— Ну вот и умница, — прошептал Иво и убрал руки с моих плеч. — Нечего плакать. Ведь главное, что ты жива. А все остальное в наших с тобой руках.

Про себя я с ним не согласилась, но кивнула, чтобы его не обижать. Мне хотелось сказать, что немота — это не грипп, и питьем таблеток и отваров ее не излечишь. Но Иво, кажется, был настроен гораздо более оптимистично.

Через пять минут я уже сидела в кресле, укрытая теплым пледом, и смотрела «Тома и Джерри», а Иво пытался дозвониться до того самого доктора, который меня осматривал. О чем я, надо сказать, совершенно не помнила… Правда, это и не удивительно: ведь я была без сознания…

Зрелище кота, в каждой серии бегающего за мышью, которую он никак не может поймать, ничуть меня не вдохновляло. Единственной радостью был очаровательный четвероногий друг Иво, который довольно быстро перебрался ко мне в широкое кресло. Я гладила собаку и потихоньку приходила в себя от всего того, что мне довелось пережить в последнее время.

Сейчас мне необходимо было подумать о том, как я буду жить дальше, немая, беспомощная… Как? Этого я себе не представляла. Если Хэмиш Мидоуи до сих пор не уволил меня с работы, то он это сделает, узнав о том, что теперь у меня нет голоса. И будет прав: немой экскурсовод — это нонсенс… Теперь я смогу устроиться разве что экскурсоводом для глухонемых… Только для этого мне придется выучить язык жестов…

А что я могу еще? Ведь я совершенно не знакома с работой руками… Может, мне наняться садовником и выращивать розы в саду у какой-нибудь благопристойной семейной пары?

Пока я предавалась мрачным раздумьям, Иво дозвонился до врача и попросил его приехать, вкратце обрисовав ситуацию. Поговорив с доктором, он подошел к моему креслу, сел рядом с ним на корточки и посмотрел мне прямо в глаза.

— Не грусти, Русалочка. Скоро приедет доктор и расскажет нам, что к чему. А я пока подумаю над тем, как нам с тобой общаться… Если ты, конечно, сейчас этого хочешь…