Честно говоря, Элли ничего не нравилось на этой пестрой свалке. Все эти цепочки, колечки, помада, лак для ногтей, грубое кусачее белье — все было дешевым и безвкусным. Из-за них не стоило так рисковать. Это все подошло бы разве что девятилетним девчонкам — они бы вырядились и считали, что похожи на Барби. Даже водись у Элли деньги, она не потратила бы их на подобную ерунду. Если бы ее спросили, чего ей хочется, ну, скажем, на Рождество или на день рождения, она попросила бы одну вещицу, о которой давно мечтала, — мягкую, уютную пижамку. В такой пижаме хочется забраться в постель с хорошей книжкой (например, «В краю лесов» [4] ) и забыть про все: про школу, Ташу, про других девчонок и драчливых мальчишек и про то, как трудно не выглядеть белой вороной. Элли казалось, что в школе она каждый день притворяется, пытается выдать себя за кого-то другого. Ведь если ты хоть капельку отличаешься от остальных, приходится как-то изворачиваться. Обычно ты не понимаешь, что в тебе такого особенного, пока кто-нибудь не начнет тыкать в тебя пальцем. После двух с лишним лет в школе Элли очень четко поняла, что хорошо и что плохо для нормального подростка.

Первое — плохо быть маленького роста, слишком маленькой для своих тринадцати лет. Ростом Элли пошла в маму. Она в классе самая маленькая, и фигура у нее еще детская. Но (слава тебе господи) она довольно симпатичная — у нее длинные блестящие каштановые волосы и красивый рот с приподнятыми уголками. Из-за этого кажется, будто Элли всегда улыбается, даже когда ей не до смеха.

Чтобы быть правильным тринадцатилетним подростком, нужно выглядеть достаточно взрослой, чтобы тебя пускали в бары, опытной, как будто у тебя было столько секса, что он тебе уже надоел (хотя дальше слов дело ни у кого еще не заходило), и нужно, чтобы месячные у тебя были чуть ли не с начальной школы. У Элли они еще даже не начались. Поэтому она всегда носила в рюкзачке парочку «тампаксов» и время от времени роняла их на пол в классе.

Второе — у тебя должна быть неблагополучная семья, чтобы можно было громко жаловаться. Лучше всего жить с одинокой, выбивающейся из сил матерью, которую мерзавцы мужчины обманывают и, может быть, даже иногда поколачивают. Отчим-извращенец тоже вполне подойдет. У Элли же были любящие папа и мама. Хорошо хоть ее мама разъезжала в фургончике с надписью «Генеральная уборка», так что Элли всегда могла сказать, что ее мама — простая уборщица, а вовсе не владелец компании. Их семейные доходы вполне могли сойти за средние, хотя огромный дом, почти особняк, в котором они жили, вызывал некоторые подозрения у одноклассников. На первом этаже у них мало комнат. Только уютная гостиная-кухня — необъятная, с диваном, огромными стеклянными дверями. Она такой получилась потому, что папа снес практически все перегородки. Кухня выглядела стильной и немножко сумасшедшей из-за непонятных стеклянных вставок, которые придумал папа и понатыкал в самых неожиданных местах.

Сестрицей Имоджин тоже можно теперь козырять, ведь она залетела в двадцать лет, да еще от кого! От водопроводчика! Не обязательно же всем рассказывать, что Имоджин живет себе припеваючи у них в цокольном этаже (правда, у нее нет денег, так она же студентка). А Тристан-водопроводчик, между прочим, окончил Итон.

— Ну, чё скажешь? — Таша вертелась перед зеркалом, приложив к груди хищно изогнутый алый лифчик на серебряных бретельках.

Элли улыбнулась, ненавидя себя за постоянное желание говорить и делать людям приятное:

— Вроде ничего. Только выглядит как-то…

Таша прищурилась, ожидая, что Элли ляпнет что-нибудь, в очередной раз доказывающее, что она задавака, сентиментальная дурочка и вообще другая.

— Мне кажется, его из-под топика видно будет, — заторопилась Элли. — Кружева то есть. Они очень широкие.

— Да? Может быть. — Таша повесила лифчик обратно на вешалку и стала неторопливо рыться в нижнем белье. — А как тебе этот? Ну-ка, примерь.

Она протянула Элли сиреневый лифчик с монументальными чашечками, размера на три больше, чем Элли могла себе позволить. Элли небрежно рассмеялась, стараясь не краснеть:

— Ага, сейчас. Вот будет сюрприз для того, кто захочет меня пощупать. Ткнет пальцем — а там пусто.

Это была самозащита. Смейся над собой, пока этого не сделали другие. Таким вещам быстро учишься.

— Ладно, гребем отсюда, надоело.

Таша неожиданно рванула к выходу, к боковой двери. Удивленная Элли поспешила вслед за ней.

— А как же… Я думала, ты хочешь… — зашептала она Таше, когда они скрылись за углом, метрах в ста от магазина.

Таша ухмыльнулась, быстро оглянулась в сторону магазина и поволокла Элли на крыльцо ближайшего кафе. Здесь она стащила с Элли ее школьный рюкзак и открыла молнию. Элли смотрела, разинув рот, — в ее собственном рюкзаке оказалась куча вещей: браслеты, сережки, еще какая-то бижутерия… Все с бирочками и ценниками. Из-под задачника выглядывал тот самый алый лифчик, флакончики с лаком для ногтей позванивали, как монетки в копилке. Вместо тошнотворного ужаса (ее ведь запросто могли поймать!) Элли почувствовала необъяснимый восторг. Она заглянула в хитрые серые глаза Таши:

— Как ты это сделала? Я ничего не заметила.

Таша вытащила добычу и запихала в собственную сумку.

— Да знаю я, что ты не заметила. В этом-то и фишка. Ты ведь у нас невинный птенчик, Дюймовочка. — Таша потрепала Элли по щеке, как несмышленого младенца. — Тебя никто никогда не заподозрит. Если кто и следил в камеру, то за мной. — Она усмехнулась и протянула Элли флакончик с пунцовым лаком: — Вот, держи. Тебе этот цвет больше идет. Ну, до завтра.

Элли, застыв, смотрела, как Таша идет к станции. С ней происходило что-то странное. Она должна была чувствовать обиду и смятение: ведь ее же использовали. Но вместо этого ее лихорадило от возбуждения. И еще ее обуревало некое более сильное чувство. Единственное определение, которое она смогла подобрать для этого чувства, было — «любовь». Тем не менее, подойдя к автобусной остановке, она вытащила блестящий флакончик и, оглянувшись украдкой по сторонам, выбросила его в урну рядом с «Макдоналдсом».

Джей вела машину и выговаривала Имоджин:

— Почему мне приходится тащить тебя к бабушке на веревке? Ты давно должна была сделать это сама.

Они ехали к Одри порадовать ее вестью, что скоро она станет прабабушкой.

Имоджин вяло оправдывалась:

— Да некогда мне. Куча домашней работы. И вообще, чего ты суетишься? Я и сама бы прекрасно съездила, не маленькая.

А вот с этим Джей могла бы поспорить.

Имоджин закинула ноги на приборную панель, оставив на ней грязные следы. Шнурков в кроссовках не было, зато на них красовались наклейки с портретом ее любимого певца (бесплатное приложение к баночкам с йогуртом). Джей живо представила себе, как Имоджин, сосредоточенно высунув язык, прилепляет эти картинки. Хоть не вырядилась в любимую майку «Подружка сантехника», и то спасибо. Уж Одри не упустила бы случая съязвить: «Да уж, подружились так подружились!»