Одна из самых колоритных фигур редакции — визажист-косметолог Эрнст Шкиль, или просто Эрик, проникновенно смотрящий с фотографии подкрашенными глазками, существо странное, но вполне безобидное. Расторопный Эрик ведет также отдел знакомств «Позвони мне, позвони!», известный в кулуарах как «Красный фонарь», хотя фонарь Эрика скорее голубой, чем красный.

У нас в журнале процентов семьдесят крутой рекламы. От кожаной мебели, бижутерии и сотовых телефонов до всяких интимных штучек. Рекламой заведует предприимчивый Боря Гудков. Он же по совместительству — собиратель фольклора, понимай, всяких прикольных историй и анекдотов для рубрики «Давайте посмеемся», которые берутся из жизни, а также из Сети.

Типичная желтая пресса, одним словом. Называется скромно, без претензий: «Елисейские поля». Зато весело. Коллектив молодой, предприимчивый и нахальный, действующий по принципу: дозволено все, что не запрещено. И дядька их Черномор — главный редактор, он же отдел технического контроля, помнящий еще нормы родного языка, которые в старые добрые времена были известны каждому уважающему себя корректору, а сейчас уже — никому.

Читатель может заметить, что на единственном журнале, хотя и вполне гламурном, далеко не уедешь и не прокормишься. Верно, времена сейчас сами знаете какие. А потому мы выпускаем еще несколько негламурных: с кроссвордами, кухней народов мира, путеводителями по городу и окрестностям, а также куда пойти поужинать и развлечься. Словом, хочешь жить — умей вертеться! В умении вертеться нашей шефине Илларии нет равных. Я иногда думаю, почему одним все, а другим совсем мало? Нет, нет, не думайте, я не завидую! Илларии нельзя завидовать, как нельзя завидовать… ну не знаю… «Примавере» или «Моне Лизе»! Иллария… это Иллария!

Десять минут седьмого. Тишина. Самое приятное для работы время.

Я — «девушка с письмом», как называет меня наш главред, тот самый дядька Черномор. Зовут его Йоханн Томасович Аспарагус, причем «Аспарагус» — фамилия, а не кличка. Кличка у него Черномор, как вы уже поняли. Правда, креативный Эрнст Шкиль, который Йоханна терпеть не может, называет его то Артишоком, то Спаржей, то Огурцом или каким-нибудь другим овощем… Да мало ли! Тот не остается в долгу — с его легкой руки коллектив называет визажиста Шкодливый Эрик. Или Эрик Шкодливый, что даже красивее, прилагательное тут звучит как титул: Иоанн Безземельный, Филипп Красивый и Эрик Шкодливый!

Йоханн Томасович — прокуренный и пьющий человек лет шестидесяти с изрядным гаком. Опытный репортер, волк-одиночка, на котором держится вся наша шарашкина контора, давно махнувший рукой на содержание журнала и поддерживающий лишь форму. Тем более ему платят неплохо, что немаловажно.

Зовут меня Лиза Кольцова, и мне нравится моя работа. Самая живая, честная и полезная во всем издательстве. Читательницы пишут — я отвечаю. Пишут в основном про неразделенную любовь. Про счастливую любовь не пишет никто, так что приходится выдумывать самой, чтобы подбодрить нашу аудиторию. Про счастливую любовь не пишут даже поэты, только брошенные жены и подруги, выплескивая свою боль и слезы чужому человеку из «Уголка писем Катюши». Так называется мой раздел на предпоследней странице журнала. Хотя что значит «чужому»? Я не чужая, я — своя, удобная рыдательная жилетка, а также плечо и локоть, на которые можно опереться в любой момент без перерыва на обед и выходных.

«Дорогая Катюша…» — начинаются письма. Название своему разделу придумала я сама. Сначала он назывался безлико «Ваши письма, наши ответы».

Почему Катюша, а не как-нибудь по-другому — «Уголок Лизы», например? Или Елизаветы. Не знаю. Как-то не звучит… А Катюша радует слух — теплое, доброе имя.

Когда женщина, отвечавшая за рубрику, вышла на пенсию, открылась вакансия. Взяли сгоряча родственницу психоаналитика Раисы Дуровой — ярую феминистку, неприкаянную холостячку, которая громила «всяких дур» за беспринципность и пошлость.

За короткое время Виктория — так ее звали — затюкала бедного Йоханна до такой степени, что он стал хвататься за сердце при любом подозрительном шуме и носить во внутреннем кармане бесформенного пиджака валидол. Кажется, даже перестал пить. Или продолжал, но гораздо меньше и безо всякого удовольствия. Чувство юмора стало ему изменять, мизантропия крепчала с каждым днем.

В один прекрасный день он пришел к Илларии и сказал: или я, или Виктория. Иллария, сузив глаза, долго рассматривала главреда, представляя себе реакцию неуравновешенной Раисы Дуровой, потом сказала: «Конечно, вы, Йоханн Томасович. Все будет так, как вы хотите».

Психоаналитик Раиса Дурова ворвалась было в кабинет Илларии через голову Нюси, но Успенскую голыми руками не возьмешь: та еще штучка. Она дала Раисе выкричаться, а когда та наконец закончила, сказала ледяным тоном: «Вы забываетесь, Раиса Филимоновна. Прошу вас оставить кабинет, я очень занята». А когда Раиса рыпнулась продолжать, Иллария поднялась и вышла из своего кабинета сама. Она поступила как дама, хотя дамой не является. Иллария актриса и хищница.

«Наш зверинец», — называет редакцию Йоханн. Или «виварий». С изрядной долей нежности, необходимо заметить, так как журнал, как ни крути, его детище. А гадких детей, говорят, крепче любят. Кстати, это он принимал меня на работу. Когда я, совершенно случайно увидев объявление о вакансии на их сайте, пришла наниматься, меня отправили к главреду Аспарагусу. Подивившись необычной фамилии — у меня даже мелькнула мысль, что это кличка, — я отправилась на рандеву. Большой и внушительный Йоханн показался мне монументом. Оторвавшись от чтения рукописи и просверлив меня испытующим взглядом, главред предложил мне сесть. Покопавшись в груде бумаг, достал несколько разноцветных конвертов. «Домашнее задание, — сказал он, протягивая мне конверты. — Сделаете и принесете завтра. И запомните, если они пишут сюда, значит, действительно припекло, пожалейте их. В мире совсем не осталось жалости, вы не находите?»

Длинный, тощий, жилистый, до карикатурности стилизованный под прибалта (но, в отличие от соотечественников, как оказалось впоследствии, не флегматичный, а, наоборот, скорый на язык и подвижный), Аспарагус смотрел на меня, склонив голову набок и почесывая желтым от никотина пальцем лохматую бровь. Я, в свою очередь, рассматривала оттопыренные уши редактора, его крупный хрящеватый нос — такие носы принято называть «настоящими мужскими», пронзительные птичьи глаза сизого цвета и мощный лоб мыслителя, увеличенный обширной лысиной, кадыкастую шею, клетчатую, плохо отглаженную рубашку и бордовый галстук с узором из зеленых листьев. В его кабинете стоял застарелый запах табака.