Не потому ли так называемое современное искусство столь обласкано богатыми меценатами и покупателями. Оно прямо-таки льнёт к деньгам, идёт на их запах, борется за гранты разных частных фондов, рвётся в модные галереи и на биеннале.

То самое современное искусство, которое вроде бы демонстрирует кажущуюся независимость и чуть ли не маргинальность. Оно же каждую секунду готово на компромисс и чуть ли не услужливость.

«Современный художник» видит себя над обществом. Он занимается своими выдумками и изобретениями, утверждая свои поступки как искусство. На самом деле он демонстрирует только себя и свою волю. Фигура художника в «современном искусстве» всегда важнее его поделок. Он делает всё, чтобы привлечь внимание не к искусству, а к своей персоне. Он настаивает на своей элитарности. Ему комфортно только в узком кругу неких специалистов по «современному искусству», критиков и агентов по продвижению к покупателям его изделий. Вся эта милая компания так и вьётся вокруг богатых и скучающих от пресыщенности людей.

Современное искусство и его представители дают богатому человеку ощущение связи с передовыми веяниями искусства и иллюзию наполненности жизни. Представители «современного искусства» очень ловко умеют это делать. Но главное, они дают своим заказчикам и меценатам уверенность в том, что они, художники и их искусство, целиком и полностью от них, богатых своих покровителей, зависят. Взамен представители «современного искусства» получают то, что нужно им, то есть деньги.

Несмотря на свой гордый и независимый образ, «современные художники» на самом деле готовы на всё ради денег. Они готовы даже на то, чтобы делать дизайн интерьеров. Они готовы подобрать плитку и зеркала для сортира богатого человека.

Мне не раз приходилось быть свидетелем того, с каким нескрываемым презрением и даже брезгливостью деятели «современного искусства» высказывались о своих богатых покупателях и заказчиках. Они говорили о них так, как жулики, которым удалось ловко кому-то что-то «втюхать». А никто не относится с большим презрением, чем жулики, к тем, на чьём доверии, невежестве и на чьём тщеславии им удалось «заработать».

Богатые люди, оплачивая деятельность диковинной компании, которая именует себя «современным искусством», относятся к ним также с презрением, всерьёз не воспринимая. Отношение к ним со стороны богатых людей подобно отношению к забавным и экзотическим домашним питомцам, которыми чаще всего тешатся их жёны или взятые под покровительство женщины. Чем бы, что называется, дитя не тешилось.

В таком взаимном отношении друг к другу деятелей «современного искусства» и богатых заказчиков ничего нового нет. Прислуга всегда испытывает презрение и зависть к своим работодателям. А богатый человек, всегда такое к себе отношение подозревая, относится к «слабым мира сего» из сферы обслуживания с высокомерной снисходительностью. Но они не могут друг без друга.

Как, должно быть, забавляется Энди Уорхолл, наблюдая из своих нынешних пределов очередную покупку своих раскрасок за всё растущую и растущую цену. Но как, должно быть, при этом веселятся находящиеся рядом с ним бывшие владельцы этих его весёлых картинок.

Как много раз мне приходилось вступать в дискуссию или жаркие споры со своими современниками или близкого мне возраста людьми, а также с теми, кто меня существенно младше, на тему сегодняшней музыки, театра, кино. Мне часто приходится слышать от них, что ничего стоящего или хоть сколько-нибудь интересного в данный момент в мире не делается, не пишется, не создаётся. Мои сверстники, достигшие больших социальных успехов или же далёкие от них, с удивительным упорством слушают музыку своих школьных лет и студенческой юности. Они считают ту музыку величайшей и непревзойдённой. Они готовы вновь и вновь её покупать, ездить на концерты уже очень пенсионного возраста музыкантов, а если им хватает средств, даже заказывать их выступления у себя на торжествах. Они знают те песни наизусть, они помнят составы групп поимённо и названия альбомов по годам. Они, если бы умели, сыграли партии любых инструментов. Также они держатся за любимое старое кино, растащив его на цитаты и любимые сцены.

Всё, что делается теперь, может вызвать у них не более чем снисходительную и максимум одобрительную улыбку. Всё, что они слушают или смотрят из «свежего», только убеждает их в том, что раньше было лучше. Они с этим убеждением не расстаются, они через эту призму начинают просмотр любого нового фильма, знакомство с любым сегодняшним произведением.

Я долго не мог понять, почему так происходит. Откуда берётся эта глухота и слепота? А всё очень просто!

В юности все эти люди имели много душевных сил и тратили их щедро на любовь к музыке и кино. Они чувствовали эту музыку и кино как СВОЮ музыку и СВОЁ кино. В их жизни находилось много места для этого.

Потом они прожили очень непростые жизни. Они много трудились, принимали сложные решения… Проще говоря, они были заняты. Переживания, связанные с искусством, любовь к музыке занимали всё меньше и меньше места в их трудных жизнях, пока и вовсе не отошли на периферию. Но память о прекрасных чувствах юности, связанная с музыкой и кино, не исчезла. Вот они и придают тем своим переживаниям столь большое значение, обожествляя вместе с той музыкой, кино и само время своей молодости, время, когда они могли многое открыто и непосредственно воспринимать и любить.

Конкретные и, по их мнению, явно важные, рациональные дела, душевная усталость от этих дел лишают людей возможности слышать и видеть новое. Очень трудно опытному, прожившему насыщенную разными событиями жизнь человеку, признать за художником, который его ровесник или даже младше, право задеть его сокровенные душевные струны. У человека с большим и трудным жизненным опытом не возникает доверия к автору, который, по его мнению, имеет меньший жизненный путь, и соответственно меньше о жизни знает.