– Не понравился ты ей, Кузьмич, – совершенно верно подметил Тихон. – Правильно, такого козла, как ты, еще поискать нужно.

– Ничего, моя жена нашла, – заржал Кузьмич. – Двадцатый год живем, не жалуется. Пусть только попробует пожаловаться… Смотри, Тихон, а барышня – красотуля, по ней и не скажешь, что из этих… Отчистить, оживить, промыть под струей горячей воды… – и вновь заржал, довольный своими шутками. – Эй, привет, – потряс он Ксюшу за плечо. – Привет, говорю! Молчит, сука… – Ксюша открыла глаза и уставилась в противную харю. – Мне кажется, она меня уже злит, Тихон, – подумав, заключил контролер. – Ну, что, сука… – Кузьмич склонился над ней низко-низко, и мелкие колючие глазки воззрились Ксюше буквально в душу. – Лежишь, помалкиваешь? Думаешь, судить тебя будут? Щас, держи карман шире. Не успеют. С такими ведьмами, как ты… гы-гы, с признаками экстремизма, у нашего начальства разговор короткий… – и он многозначительно покосился на протянутую над потолком трубу. – Понимаешь, лапа, о чем я? – он хищно подмигнул. – В самый неожиданный момент, во время традиционной пятничной молитвы… И почему вы, твари, постоянно вешаетесь у себя камерах? И где вы только веревки достаете? – и он отвязно загоготал.

– Да пошел ты… – тихо, но членораздельно сказала Ксюша. Подумала и конкретизировала – куда, зачем и почему.

Кузьмич проглотил язык. Уставился на заключенную с немым изумлением.

– Она послала тебя, Кузьмич, – восхитился Тихон. – Ей-богу, она послала тебя… Ну и как, ты уже дошел?

– Ах ты сука, – угрожающе сказал Кузьмич и понюхал увесистый кулак.

– Ладно, пойдем, – потянул его за рукав Тихон. – А то перестараешься, знаю я тебя… Пошли, говорю, Кузьмич, не забывай про всевидящее око…

Бурча и препираясь, контролеры покинули камеру. Девушка села, боязливо покосилась на трубу над головой… и вдруг почувствовала, что ей решительно расхотелось умирать! Покуда есть на свете такие ублюдки, она просто не имеет права умирать! Заметалась по камере, потом улеглась на шконку, принялась вертеться с боку на бок. Временами в двери открывалось оконце, она различала тихие голоса в коридоре.

– Ну, как там наша подопечная? – вопрошал Тихон.

– И все-таки она вертится, – хихикал Кузьмич. – Ну, ничего, ничего, недолго ей вертеться осталось…

Ксюша опять спала – ей нужны были силы! Она не позволит этим упырям вздернуть ее на «рее», утащит с собой хоть одного из них! Она неплохо знает несколько коварных ударов, но чтобы их провести, нужны силы! Очнулась, когда распахнулась дверь, вломился Кузьмич с судком – и сердце тревожно сжалось.

– Яичница в ассортименте! Горелая гадость! – объявил он, гадливо подмигивая. Швырнул судок на шконку, как-то сожалеючи покосился на видеокамеру и убыл.

Девушка уже окончательно потеряла ориентацию во времени. Что сейчас – день, ночь? Ограничивала себя во сне, но не всегда это удавалось. Лязгая и подвывая, распахнулась дверь, она подкинулась и, сдерживая волнение, уставилась на входящего в камеру подполковника Кудесника. Аркадий Григорьевич сильно сдал за последние дни. Элегантный костюм висел на нем, как на пугале, он похудел, седины на висках прибавилось, а также морщин в уголках губ. Но взгляд оставался ястребиным, продирал, смотрел на арестантку пренебрежительно, свысока. Он встал посреди камеры, покосился на закрывшуюся дверь и стал придирчиво ее обозревать – с нечесаной макушки до носков обросших грязью кроссовок, жалобно просящих каши. Арестантка смотрела на него без выражения – потухшими глазами на равномерно сером лице.

– С прибытием, Ксения Михайловна, – зловещим тоном проговорил Кудесник.

Она кивнула – и вас с прибытием. Девушка уже заранее решила – никаких грубостей, будет спокойна, как Будда, на провокации не поддаваться, на вопросы по существу не отвечать – или в нашем демократическом государстве уже не существует адвокатов?

– Жалоб нет? – ехидно осведомился Кудесник.

– Нет, Аркадий Григорьевич, – бледно улыбнулась арестантка. – Все отлично.

Он как-то вздрогнул, поморщился, когда она назвала его по имени-отчеству.

– Где камера? – спросил Кудесник.

– Какая камера? – она действительно не сразу сообразила.

– На которую вы с сообщником Рассохиным снимали Пал Палыча Фаустова, – терпеливо конкретизировал Кудесник.

– Камеру мы выбросили в болото, Аркадий Григорьевич, – призналась она как на духу. – Поскольку это была последняя акция. Но предварительно изъяли из нее жесткий диск. Он хранился у меня. Но после этих событий… – она вздохнула, из последних сил имитируя «честность». – Понятия не имею, выронила где-то… Вы будете смеяться, Аркадий Григорьевич, но это действительно так.

Он буквально поедал ее своим хищным взглядом!

– Хорошо, Ксения Михайловна… – зловеще процедил Кудесник. – На эту тему мы еще поговорим. Молитесь, если это не так… Вопрос второй: где скрывается ваш сообщник?

– В смысле? – арестованная резко вскинула голову, и глаза ее загорелись животворным огнем! А Аркадий Григорьевич пожалел, что спросил – на «предварительном» допросе женщина все равно не расколется.

Он молчал, сгибал ее пополам своим тяжелым взглядом.

– Господи, так он ушел от вас… – женщина расслабилась и радостно рассмеялась. Настолько радостно, что слезы брызнули из глаз, она их вытерла и закашлялась. А когда успокоилась, сказала дрогнувшим голосом: – Вы что-то спросили, Аркадий Григорьевич?

– Я спросил: где скрывается ваш сообщник? – угрюмо повторил Кудесник. Он не был настроен на беседу с пристрастием, просто прощупывал «клиентку», фиксируя ее сильные и слабые места. – Повторяю, Ксения Михайловна: ГДЕ?

– Вы не поверите, – снова засмеялась женщина, – но скорее всего в Караганде… Нет, действительно, Аркадий Григорьевич, у Никиты там проживает горячо любимый двоюродный брат, которого он уже лет двадцать не видел. Серьезно, не знаю, – она стерла улыбку и открыто посмотрела полицейскому в глаза. – Вы всерьез считаете, что Никита будет скрываться в том месте, о котором я знаю?