Я поднялся на локте и вопросительно посмотрел на нее. Мне были ясно видны белки ее широко раскрытых глаз.

— Почему ты так решила?

— Я не вполне уверена. Но у того, кто совершает эти преступления, повышенная... чувствительность к взаимосвязи вещей, их потенциальной символике. Не знаю, в чем тут дело. Может быть, это только мои домыслы, однако мужчине в современной жизни не свойственна такая чувствительность... Хотя, возможно, женщина — это неверное предположение. Совокупность признаков — жестокость, способность подчинить себе — указывает на убийцу-мужчину. Но сейчас я не могу точнее сформулировать свое мнение. Дальше продвинуться пока не получается.

Рейчел помолчала.

— Мы становимся парой? — наконец, нарушила молчание она.

— Не знаю. А что, похоже на это?

— Ты уходишь от ответа.

— Нет, не совсем. Вопрос не из привычных, кроме того, я не думал, что мне когда-либо снова придется на него отвечать. Если ты спрашиваешь, хочу ли я, чтобы мы были вместе, мой ответ — да. Меня это немного беспокоит, да и тяжести на душе у меня побольше, чем багажа на тележке носильщика в аэропорту, но мне хочется быть рядом с тобой.

Она ласково поцеловала меня.

— Почему ты перестал пить? — спросила она и поторопилась добавить:

— Если уж у нас пошел такой откровенный разговор, позволь спросить об этом.

Я даже вздрогнул от такого вопроса.

— Если сейчас я выпью хоть немного, то приду в себя не раньше, чем через неделю где-нибудь у черта на рогах и с большущей бородищей.

— Это не ответ.

— Когда я пил, я ненавидел себя, и это заставляло меня ненавидеть других, даже близких. Я пил и в ту ночь, когда убили Сьюзен и Дженни. Я пил много и часто. Не только в тот вечер, но и раньше. Для этого находилось много причин: напряжение на службе, то, что мне не удалось стать хорошим мужем и отцом, ну и еще по множеству разных причин, тянувшихся из прошлого. Если бы я не был пьян тогда, Сьюзен и Дженни, может быть, остались бы живы. Вот я и поставил на этом крест. Пусть слишком поздно, но я это сделал.

Она не стала мне ничего говорить. Не сказала: «Это не твоя вина» или «Ты не можешь себя винить». Она все хорошо понимала.

У меня было желание попытаться объяснить ей, что значит отказаться от спиртного. Я хотел рассказать, как боялся, что без спиртного ждать следующий день покажется бессмысленным. Каждый следующий день был лишь еще одним пустым днем, днем без выпивки. Иногда, когда мне становилось особенно худо, я начинал думать, что поиски Странника, возможно, служили способом заполнить унылую пустоту дней и не дать себе пойти под откос.

Потом она уснула, а я лежал и думал о Лютис Фонтено и человеческих телах, превращенных в художественные произведения. Так и размышлял, пока сон не сморил меня.

В ту ночь я спал плохо. Накануне меня взвинтил разговор с Вулричем, и раздражение давало о себе знать. А еще мне настойчиво снилась темная вода. Утром я завтракал в одиночестве, а перед этим мне стоило большого труда отыскать номер «Нью-Йорк таймс». Судя по продолжительности моих поисков, это был едва ли не единственный экземпляр в округе. Потом мы встретились с Рейчел в «Кафе дю Монд» и пошли через Французский рынок. Мы побродили между палатками с футболками, компакт-дисками и дешевой кожгалантереей и оказались среди пестрого изобилия фермерского рынка. Орехи-пеканы напоминали темные глаза. Морщились бледные головки чеснока, а темная мякоть арбузов притягивала взгляд, как открытая рана. Белоглазые рыбины лежали во льду рядом с хвостами лангустов; креветки без голов соседствовали с «аллигаторами на стойках» и тушками детеныши крокодилов, похожих на почерневшие бананы. Прилавки ломились от баклажанов, сладкого лука, итальянских томатов и спелых авокадо.

А сто лет назад на эту территорию приходилось два квартала, тянувшихся вдоль берега реки. Местечко отличалось дурной славой: скопище борделей и кабаков-притонов, где крутого нрава мужчины проводили время с женщинами себе под стать. Всякий, кто забредал в эти края без пистолета в кармане, совершал роковую ошибку.

Давно исчезло с карты это злачное место. Теперь здесь полно туристов, рыбаки-кейджаны из Лафайета привозят сюда на продажу свой улов, а воздух пропитан густым пьянящим запахом Миссисипи. Так складывался и развивался город: возникали улицы, открывались, а потом, столетия спустя, исчезали бары; дома сносили, или их уничтожал пожар, а на их месте поднимались другие строения. Изменения происходили, но прежним оставался дух города. В это душное сырое утро, он, казалось, копился под облаками, чтобы дождем пролиться на них.

Вернувшись в гостиницу, я нашел дверь в свой номер полуоткрытой. Я дал знать Рейчел прижаться к стене и достал «смит-вессон». Чтобы не скрипнули ступени, поднимался я по ним у самого края. Мне вспомнился свист пуль у самого уха и слова Рики: «Привет от Джо Боунза». Я подумал, что, если это Джо Боунз снова собирается передать мне привет, я пошлю его с этим приветом прямиком в ад.

Я прислушался, но изнутри не доносилось ни звука. Если бы там работала горничная, слышен был бы хоть какой-нибудь шум: она бы напевала или слушала переносное радио, так что горничная, если она и находилась в моем номере, в этот момент спала или беззвучно парила над полом.

Я с силой толкнул дверь плечом и вскочил в комнату с пистолетом наготове. Мой взгляд облетел комнату и уткнулся в Леона, преспокойно сидевшего в кресле у балкона. Он лениво листал мужской журнал «GQ», оставленный у меня Луисом. Глядя на Леона, не верилось, что он привык делать покупки по рекомендациям такого журнала. Леон посмотрел на меня даже с большим равнодушием, чем на журнал. Его поблескивающий из-под складки кожи глаз напоминал краба, выглядывающего из панциря.

— Так и пулю схватить недолго, — вместо приветствия заметил я.