— Работы тут не найдешь, — вздыхала одна. — Мой диплом всерьез не воспринимают. Как увидят, что иммигрантка, — сразу от ворот поворот. В Макдональдс, что ли, пойти, бутербродами торговать?

— Я тоже сижу дома, — отозвалась вторая. — Стреляюсь со скуки. Муж считает, что я должна тусоваться с его друзьями, а с ними одна зевота! На все праздники одно и то же: Рождество — в клуб, Новый год — в клуб, День Валентина — в клуб… А в этом клубе с ними и поговорить не о чем! Живут уныло, ничем не интересуются. Зато сколько самодовольства! Они думают, что лучше, цивилизованнее меня, только потому, что они французы, а я русская!

— Это уж точно. А как я скучаю по своим друзьям в Донецке!

— А я к маме хочу… Но Анри не нравится, когда я уезжаю к ней слишком часто…

Произнеся эти слова, русские жены французов замолчали, а вскоре развернулись спинами и занялись своими делами. Похоже, они не знали, о чем еще говорить. Я посмотрела на стайку американцев, на кучу японцев, на китайцев, которые всегда и везде появлялись компанией… А мы с Наташей, учась в одной группе, всего однажды перекинулись парой фраз и ни разу не пообщались по-человечески!

Какие же мы, русские, недружные!

Сами себя не любим, не уважаем… А потом удивляемся, что и другие так же к нам относятся.

Вторая неделя в Париже оказалась проще, спокойней и как-то короче первой. Видимо, пропало ощущение новизны, чувство ежечасного открытия. Для перемещения в некоторых районах нам уже не требовалась карта. Распорядок дня стал привычным. Многое, что раньше было в новинку, больше не привлекало, не удивляло. Словом, если прежде мы смотрели на Париж как дети, только что пришедшие в этот мир и любопытные ко всему, то теперь превратились во взрослых, погрязших в рутине, удовлетворивших свою жажду познания и удивляющихся, отчего время бежит так быстро.

Конфликты между нами тоже стерлись. Карина насытилась магазинами, Ирина выполнила предписанную родителями программу, Марина побывала в исторических местах, куда стремилась. Мы устали от раздоров, научились договариваться, снова начали ходить все вчетвером. Вторая неделя была не такой бурной, не такой богатой на открытия, как первая. Эти открытия, без сомнения, приятные, не то чтобы стерлись из памяти или выцвели, а как-то слиплись, потеряли свои подробности, ставшие из любопытных обыденными. Дни недели пробежали перед нами, как вагоны поезда, похожие один на другой и уносящиеся прежде, чем наблюдатель сможет увидеть, где их границы.

В понедельник после занятий мы посетили кладбище Пер-Лашез, находившееся совсем рядом с нашей школой. Честно говоря, я была против этой затеи: не понимала, какой смысл шататься по некрополям. Мы же не готы, в конце концов! Но Пер-Лашез оказалось совсем не готичным, а светлым и даже уютным. Оно походило на парк для прогулок, а не на могильник. Здесь не было ни привычных нам оградок, ни заслоняющих солнце мрачных деревьев. Зато повсюду стояли какие-то странные будки, похожие на кабины лифтов. Найдя в одном из них окошечко и заглянув внутрь, я увидела маленький затянутый паутиной алтарь, статую Богоматери, букет искусственных цветов и несколько ящичков с надписанными на них именами людей и датами их жизни. Это был семейный склеп! И, судя по указанным годам, довольно старый: несколько захоронений датировались еще XIX веком. Наверно, здесь лежат богатые буржуа, чинные и больше всего на свете ценившие благопристойность: он — во фраке и цилиндре, она — в кринолине и чепчике… А теперь по мощеным дорожкам вокруг их последнего пристанища бегают детишки, бродят зеваки, шагают группы туристов.

Туристы появлялись тут не случайно. Дело в том, что на Пер-Лашез покоилось много знаменитых людей. Специальный указатель их могил располагался у входа — и в этом указателе были не только французы! Карина сообщила, что ее парень поручил ей сфотографировать последний приют Джима Моррисона, и мы, найдя его на карте, отправились туда. Могила была видна издалека по скоплению вокруг нее фанатов. Неподалеку тоже толпились люди: там лежала Эдит Пиаф.

Во вторник мы продолжили загробную тему и пошли в катакомбы. Вот где было по-настоящему страшно! Марина рассказала, что парижские подземелья появились не просто так: это были бывшие карьеры, где добывался известняк, служивший строительным материалом для местных зданий. В определенный момент карьеры так разрослись, а Париж настолько расширился, что первые начали угрожать второму: говорят, что кое-где земля проваливалась, поглощая возведенные на ее поверхности дома. Примерно в это же время — а дело было в конце Маринкиного любимого XVIII века — возникла еще одна проблема: старинное кладбище Невинных, где хоронили уже на протяжении нескольких столетий, начало источать такое зловоние, что его из санитарных соображений пришлось срочно закрыть. Старинные могилы раскопали, кости продезинфицировали и на специальных траурных повозках перевезли в заранее же подготовленные карьеры. Так и появились катакомбы с оссуарием — складом костей.

Потащила нас в это место, конечно, тоже моя сестра. Наверно, ей было важно, что где-то здесь находятся останки жертв Варфоломеевской ночи [10] , а может быть, и ее любимых героев-революционеров. Меня привлекла сама экстремальность этого приключения. Карина купилась на то, что это модный туристический маршрут. Ира побоялась идти наперекор остальным. Хотя ее трусость мы явно недооценили. Едва оказавшись внизу и увидев вокруг себя груды черепов и костей, она подняла такой визг, что мы побоялись, как бы ее не хватил инфаркт. Учитывая, что мы тоже были напуганы увиденным, наш страх оказался как бы двойным. В общем, пребывание в катакомбах пришлось прервать. «Обзавидуются!» — радостно думала я, покидая подземелье и предвкушая, как расскажу об этом походе московским готам.

Остаток дня мы провели, прогуливаясь по району, где расположен вход в катакомбы. Назывался он Монпарнас. Это был второй по известности богемный район Парижа после Монмартра: менее знаменитый, менее туристический, менее людный и, к счастью, не злачный. Здесь до сих пор сохранились кафе, в которых собирались художники начала XX века: Амадео Модильяни, Марк Шагал, Фернан Леже, Сальвадор Дали…

В среду мы решили, что с мертвяками пора заканчивать, и выбрали самое новое, самое современное, что только было в Париже, — Дефанс. Кажется, я уже упоминала этот район, арку которого видела с Триумфальной. Теперь мы наконец-то рассмотрели эту арку вблизи. Квадратная сама, она словно состояла из тысяч таких же квадратных окошек с зеркальными стеклами, разделенными крест-накрест на четыре секции — естественно, тоже квадратные. Внутри арки, то есть под ее сводом, были натянуты два больших белых полотнища, напоминающие крылья. Если встать под ними, можно было заметить прозрачный, похожий на яйцо лифт, время от времени пробегающий по внутренней стороне арки: по-видимому, внутри находились какие-то учреждения.