– Клодина Бессон, а вы не подумали о последствиях, какие может иметь для нас поступок, о котором вы просите? Неужели вы не поняли, что все в Пюи могут помочь Жаку в тюрьме, все, кроме графинь де Шамбла?

В глазах старухи блеснул огонь, и она произнесла с еле сдерживаемым волнением:

– А я-то думала наоборот.

– Стало быть, вы не понимаете, что в глазах людей Жак виновен в убийстве господина деМарселанжа, и пока суд не докажет обратное, нам, жене и теще убитого, нельзя оказывать ему ни малейших знаков внимания, поскольку от этого может пострадать наша репутация, которая именно сейчас должна оставаться незапятнанной?

На миг мать Жака оцепенела от этих слов, а затем, дрожа от гнева, прошептала:

– Вы, кажется, говорите мне о своей репутации, ваше сиятельство? О репутации, когда речь идет о человеке, который по вашей милости вот-вот отправится на эшафот? Вы говорите с матерью этого человека… о своей репутации! Послушайте, графиня, вы приказываете Жаку стать убийцей, вы требуете, чтобы он для вас рисковал жизнью. Он не колеблясь идет на это, а когда речь заходит о том, чтобы передать ему, больному, что-то, что немного облегчит его страдания, вы боитесь рисковать своей репутацией…

Она умолкла, по-видимому, пытаясь обуздать свой гнев и негодование.

– Своей репутацией! — вскрикнула она наконец. — Ах! Вы подумали о ней слишком поздно, сударыня. Разве вы не знаете, какие шутки ходят о болезни, оставившей следы на лицах вас обоих, Жака и госпожи Марселанж? Пройдитесь по городу, и вы узнаете, какова ваша репутация!

Лицо Теодоры вспыхнуло при этих словах.

– Как! — прошептала графиня. — Они посмели говорить?..

– Говорили правду, — резко возразила Клодина Бессон.

Графиня промолчала. Теодора отвернулась, чтобы скрыть свое замешательство.

– Оставим же в покое вашу репутацию, — продолжала Клодина Бессон. — Скажите мне, хотите ли вы сделать для Жака то, о чем я вас прошу?

– Но ведь и мне могут отказать точно так же, как и вам.

– Этого не будет, я это знаю.

– Притом, повторяю, это будет опрометчиво, и суд сможет использовать это против нас.

– Может быть, для вас это опасно, но меня это не касается, это меня не трогает. Повторяю еще раз, подумайте и отвечайте: да или нет?

– А если я скажу «нет»? — отважно отвечала графиня, бросая украдкой взгляд на Клодину Бессон.

– В таком случае, — просто возразила крестьянка, — об этом узнает Жак, который, видя, какой монетой вы платите за его преданность, сможет много чего рассказать судьям, когда его вызовут на допрос.

Графиня вздрогнула.

– Ну что вы теперь скажете, ваше сиятельство? — спросила Клодина Бессон.

– Я сделаю то, о чем вы просите, и Жак не будет ни в чем нуждаться, — отвечала графиня.

– Когда?

– Завтра.

– Хорошо, прощайте.

Даже не поклонившись, она направилась к двери. Переступая порог, Клодина обернулась и нарочито медленно произнесла:

– Помните, три головы или ни одной на площади Мартурэ!

Графиня ла Рош-Негли осознавала все последствия, которыми для нее и ее дочери могла быть чревата оказанная Жаку Бессону помощь, однако она, ни секунды не колеблясь, решила сдержать обещание, данное его матери, поскольку поняла, что Клодина не шутит.

С приближением дня, когда Андре Арзак должен был предстать перед судом по обвинению в лжесвидетельстве, Мари Будон посоветовала сделать для него то же, что и для Жака, то есть кроме вещей переслать ему несколько золотых монет — лучшее средство для укрепления его характера. Сделать это поручили Жану Морену, человеку, всецело преданному Мари Будон. Этот человек, как челнок сновавший между Пюи и деревней Шамбла, преследовал двойную цель: во-первых, он вербовал свидетелей для дам, во-вторых, собирал все сплетни об убийстве господина Марселанжа.

Каждый вечер графиня и Теодора с нетерпением ждали той минуты, когда он сообщит им все эти пересуды. Они с ужасом думали о том, что вскоре все это прозвучит в суде. Дамы с трепетом признавались себе, что слова Маргариты Морен, пролившие пусть слабый, но все же свет на трагедию в Шамбла, ясно намекали на всех ее участников, до сих пор находившихся под косвенным подозрением. Теперь они начали понимать, что деньги не всесильны, и со страхом ждали дня, когда Арзака осудят за лжесвидетельство. Тогда станут допрашивать Маргариту Морен, простодушная откровенность которой приподнимала завесу лжи с бессознательной жестокостью ребенка, говорящего правду, не задумываясь о последствиях. Она повторит свои показания и о предложении отравить Марселанжа, и о цепи, найденной в кармане Арзака, и кто знает, какие выводы суд на сей раз сделает из ее слов.