Шрифт:
И что?
Всякому, кто интересовался секретом такого пренебрежительного отношения к смертельным для жизни грозовым разрядам, я отвечал — это монтаж.
Да, я жил в самых дорогих гостиницах, держал персонального парикмахера, который раз в две недели делал мне компресс лица и энергичный массаж головы — это очень стимулирует мозговые клетки. У меня был собственный стол в лучшем нью-йоркском ресторане «Дельмонико», где повар готовил мне кушанья по моим рецептам. Да, я участвовал в непристойных развлечениях, которые устраивал мой друг Уайт, присутствовал на знаменитом банкете с красоткой в пироге…
И что?!
Потомки заволновались — ну-ка, ну-ка?..
Голос старика смягчился. Он ударился в воспоминания:
— Это было веселенькое зрелище, когда дюжина полуголых девиц разносила гостям ужин из двадцати блюд. Эта шокирующая непристойность происходила в фотостудии на Западной шестнадцатой улице. Блюда были от «Шерри». В разгар банкета заиграл оркестр, и девицы возвратились в еще более провокационных нарядах. Они распевали задорные песни и вкатили пирог размером с небольшой автомобиль. Под звуки «Двадцати четырех дроздов» корочка треснула, и оттуда выскочила полуголая красавица. Нью-йоркское общество было заинтриговано. Только спустя несколько дней некоторые подробности появились в «Уорлд».
Да, я любил эффекты. Любил чудеса. Это самый выгодный товар на свете. За ними всегда следуют деньги, и немалые. Эй, грядущая раса, спросите, куда я отправился после банкета?
— В постель с одной из девиц.
— Ошибаетесь! На каждой из них было неисчислимое количество микробов, поэтому ни о какой постели и речи быть не могло. Я всю жизнь остерегался этих пронырливых тварей. Тем более ни одна из них не могла подсказать, каким образом я мог бы без проводов передать энергию из одной точки земного шара в другую.
В уединении ночи я пытался отыскать способ оправдать себя.
После вечеринки я отправился на Гранд сентрал стейшн — центральный вокзал Нью-Йорка. Это было мое святилище. Здесь, под сводами моей личной часовни, в четыре часа утра до меня эхом доносился стон распрямлявшихся после трудового дня рельсов, жалобы ламп накаливания, страдавших от невыносимой жары в своих колбах, грустное пение отдыхавших в туннелях поездов. Надо мной возвышался гигантский купол, расписанный изображениями небесных созвездий.
Свод грезил о днях строительства. Это были незабываемые воспоминания детства. Я черпал в них вдохновение. Глядя в искусственное небо, я искал решения загадок, над которыми бился в дневное время. Чаще всего беседовал с моим любимым Орионом. Его ромб с правильным трехзвездным мечом напоминал воздушного змея. Одной из звезд в его окантовке была Бетельгейзе… Что вам известно о Бетельгейзе?
Потомки переглянулись.
Старик усмехнулся.
— Это самая крупная звезда на земном небосводе. Я, правда, видал звезды и покрупнее…
Потомки затаили дыхание.
Неужели сейчас и здесь? В уединении ночи? В один из последних часов? В присутствии мебели, сейфа, в котором несносный старик спрятал свои изобретения?..
Ну же!
— Ночные прогулки помогали справиться с кошмарами, преследовавшими меня после суточной, а то и двухсуточной работы в лаборатории, где я пропускал через свое тело напряжение в триста тысяч вольт [49] . Колоссальная разность потенциалов нередко отзывалась в мозгу пугающими образами, среди которых особенно шокирующим представлялось мне чудовищных размеров око!
49
В этом фокусе большой опасности нет, потенциалы при таких сверхвысоких потенциалах пробегают по поверхности проводника в тончайшем слое (скин-эффект). Человеческое тело тоже можно считать проводником. Благодаря Тесле мы теперь знаем, что токи высокой частоты напряжением до двух миллионов вольт способны благотворно воздействовать на кожу, в частности убивать микробы и очищать поры. Правда, во второй половине ХХ в. выяснилась возможность негативного воздействия сверхвысоких частот на умственную деятельность.
Я сразу узнавал его, кошмар возникал после вспышек света, обжигавших уставший до предела мозг. Я пытался отделаться от гнетущего образа. Я не желал продолжения знакомства. С меня хватило встречи в горах.
Этот глаз понуждал меня сузить «космический размах», забыть о покинутом родном доме, спрятанном где-то в проулках Вселенной. Зрак подмигивал, прельщал, обещал повышенную выгоду от тех изобретений, которые можно без особых усилий «довести до ума». А я размышлял, как бы выявить природу этого привязчивого бреда. Как заставить его служить людям?
После паузы он спросил:
— Что вы знаете о дьяволе? Я, сын священника, много знаю о нем. Это безжалостная тварь, порождение вакуума…
Он оборвал рассказ.
Долгая, протяжная, едва перебиваемая городскими шумами тишина начала чернеть, на глазах превращаясь в подобие свободного пространства, в котором слипающиеся кварки то и дело образовывали то, что мы теперь зовем тварным миром.
Что это было — сеанс массового психоза или прикосновение к истине? Потомки также не в силах объяснить, каким образом умирающий старик сумел внушить нам, бесплотным теням, свое понимание пространства.