День 18 марта 1314 года был в Париже теплый и солнечный, прекрасно весенний. Именно в этот достопамятный день наконец-то после долгих лет ожидания высший церковный суд вынес приговор рыцарям-храмовникам, томившимся по застенкам всей Франции. Оглашение приговора папа и французский король решили провести прямо у стен собора Парижской Богоматери. Для этого к стенам Нотр Дам де Пари пригнали плотников, и они в считаные часы соорудили деревянную платформу, с которой и должны были прозвучать роковые слова. Сюда из застенков еще недавно принадлежавшего рыцарям Тампля доставили четверых стариков — магистра Аквитании Годфруа де Гонвиля, визитатора Франции Гуго де Пейро, магистра Нормандии Жофруа де Шарнэ и Великого магистра Ордена тамплиеров Жака де Молэ. Парижский люд, обожавший кровавые зрел ища, столпился у подмостков. Кругом в карауле, дабы не допустить народных волнений, стояли королевские лучники, а на самом помосте выстроились кардиналы и епископы, одетые как подобает по случаю торжества. Ничего сверхобычного от события они не ждали: грешники признали свою вину и покаялись, и теперь их требовалось просто предъявить горожанам, чтобы было ясно, куда идут деньги налогоплательщиков. Подъехала телега, с которой и сгрузили четверых заключенных. Все они были уже немолоды, а самому Великому магистру перевалило за 70 лет. Одетые в шутовские наряды, полагающиеся еретикам, они друг за другом взошли на возвышение. Для столь торжественного случая Великого магистра и его друга магистра Нормандии заранее привезли в Париж из далекого замка в Жизоре.

Как бывает в таких случаях, сначала вышел вперед прево Парижа и огласил, с какой целью были приглашены к стенам собора горожане. Затем он передал говорительную эстафету церковным иерархам — именно они должны были озвучить решение суда. Но когда один из кардиналов зачитал приговор, неожиданно мягкий — всего лишь пожизненное тюремное заключение для всех четверых, и неоправданно жестокий для всего Ордена — полное уничтожение, его размеренный и спокойный голос перебил крик Великого магистра.

— Не верьте им, — крикнул Жак де Молэ, — Орден чист перед Богом.

Кардинал попробовал укорить магистра, что он своими собственными устами признался в тяжких прегрешениях братьев, но магистр не дал ему договорить:

— Это признание получено под пытками! Я сделал его, страшась пламени костра! Но сегодня я предпочту костер. Запомните: на Ордене нет греха.

— Орден чист перед Богом, — с той же отчаянной прямотой подтвердил и нормандский магистр.

— Они заставили нас оклеветать Орден, — крикнул де Молэ.

И кардинал, вспыхнув от ярости, не нашел лучшего решения, как дать знак сержанту охраны, и тот двинул Великого магистра кулаком по зубам. По длинной седой бороде старика потекла струйка крови. Оглашение приговора, вся его торжественность, государственная значимость — все было сорвано. В результате кардинал, перекрикивая толпу, сообщил, что два непримиримых старика снова впали в ересь и сами подписали себе смертный приговор.

Тем же вечером, после заката, Жака де Молэ и нормандского магистра Жофруа де Шарнэ привезли на маленький наносной островок посреди Сены, носивший прозвание Еврейского. Тут быстро соорудили эшафот, вбили в землю столбы и подготовили дрова и ветки, требующиеся для казни еретиков. Обоих заключенных переодели в длинные простые рубахи и подвели к столбам. Именно так — босыми, простоволосыми и в рубище — должны были они закончить свою земную жизнь.

Народ, получивший днем приятную неожиданность у стен Нотр Дам, должен был вечером увидеть полное торжество закона — небесного и человеческого. Кардиналы почти не сомневались, что окаянные магистры будут молить о пощаде, увидев языки пламени, и в конце концов разнесутся над весенней Сеной крики отчаяния и боли. Смертников, подталкивая тычками, подвели к столбам, тут Великий магистр попросил дозволения помолиться. Он сложил руки и недолго так стоял, что-то проговаривая одними губами, но что — толпе не было слышно. Потом он попросил, чтобы его привязали к столбу так, чтобы лицо его было обращено к видневшемуся вдали собору Парижской Богоматери. Стражники посмеялись, но желание исполнили.

Пока все шло по сценарию. По знаку два факельщика поднесли колеблющийся на ветру огонь к сухим дровам, вот родился первый ручеек пламени, второй… Они знали свою работу и стремились сделать зрелище как можно более красочным. Но когда огонь добрался до ног казнимых, раздались не отчаянные мольбы о помощи и не крики боли. Оба магистра кричали, что Орден оклеветан, что вина за смерть погибших его братьев полностью лежит на церкви и короле. Говорят, что последними словами Великого магистра были такие: не пройдет и года, кричал Магистр, и ты, клеветник Ногарэ, ты, Филипп Красивый, и ты, Климент, встретитесь с нами на другом, честном суде! И тот суд никого из вас не пощадит! Он пообещал французскому королю, что проклятие затронет весь королевский род, вплоть до тринадцатого колена…

А потом пламя разгорелось, и силуэты магистров стали неразличимыми среди огня. Ни мольбы о прощении, ни криков, ни стонов, ничего из того, чего так страстно ожидали увидеть палачи, не произошло. Оба старых тамплиера умерли молча и с невероятным достоинством. Если их странное поведение на долгоиграющем процессе и можно было назвать малодушным, то смерть их оказалась красивой и гордой. Недаром так она врезалась в память парижан, что тут же стала обрастать легендами. Ногарэ, готовивший представление, ходил мрачнее тучи. Церковь осталась неудовлетворенной, король — в ярости.