— Нор, я законченное ничтожество… — не глядя на брата, прошептала Илси.

— Да ничего подобного! — буркнул Норберт. — Успокойся.

— Я просто оцепенела, хотя передо мной лежал нож, а я о нем даже не подумала… Так противно быть беззащитной!

— Илси, деточка, ты и должна быть беззащитной! — проворковала тетка — она стояла в нескольких шагах от них, бледная, в испачканном платье, и механически обмахивалась салфеткой. — Ты ведь девушка, а не парень. Очень хорошо, что ты беззащитная!

— Нор, пойдем отсюда, — слабым голосом попросила сестра.

— Пошли.

Они обогнули стол, и тут Илси замерла, увидев возле двери громадную алую лужу, перекрывающую выход. Ее глаза расширились.

— Я не могу на это наступить…

Норберт молча подхватил ее на руки, прошел по луже, пересек зал, мельком посмотрел, оглянувшись, на цепочку своих кровавых следов — тут его опять затошнило, и он ускорил шаги… Подошвы липли к полу. Никто из понурых охранников не пытался остановить детей губернатора.

Снаружи совсем стемнело, вдоль аллеи сияли фонари — грозди шаров на тонких стержнях, которые тоже слабо светились.

— Отвезти тебя домой?

— Да… У тебя есть машина?

— Арендованная.

До выхода из парка он донес ее на руках — сестра весила даже меньше, чем он думал. У ворот стояли два фургона с включенными мигалками и «скорая помощь», в небе висел полицейский магнитоплан. Кто-то направил на Норберта и Илси слепящий белый луч, но, узнав, не стал задавать вопросов. Отыскав среди скопища автомобилей свой «Хезнар», Норберт распахнул дверцу.

— Забирайся.

— Спасибо, — она попыталась улыбнуться.

Когда парк и пульсирующие огни исчезли за поворотом, Норберт посоветовал:

— Расслабься. Отец в одном прав — все обошлось. Я вот не переживаю, хотя потерял больше всех.

— Почему? — удивилась Илси.

— Рассчитывал, что наемся на сутки вперед, а теперь ни черта в желудке не осталось.

— Тебе нечего есть? Я не знала… Зря ты раньше не сказал. Я могу давать тебе продукты из нашего холодильника.

— Влетит.

— Не влетит. Скажу, что я сама все это съела.

Сокьянский парк находился неподалеку от губернаторской резиденции, на дорогу ушло около пяти минут.

— Подожди здесь, — шепнула Илси в вестибюле.

На серовато-зеленом с разводами полированном камне блестели неподвижные блики; залитый ярким светом плафонов, вестибюль походил на внутренность тщательно сработанной нефритовой шкатулки. Засунув руки в карманы, Норберт прислонился к прохладной круглой колонне.

— Что, праздник кончился? — спросил охранник.

— Ага.

Подумав о «празднике», Норберт криво усмехнулся. Потом опять мысленно вернулся к сравнению дома, где живет сестра, с декоративной шкатулкой… Обеспеченное, но невеселое существование Илси имеет еще один минус: невозможность наблюдать реальную жизнь, сопоставлять, анализировать — и, как следствие, отсутствие жизненного опыта. Кое-какие вещи, очевидные для Норберта, от ее восприятия ускользают. Например: Карен, чьей добротой Илси так восхищается, вовсе не такая добрая… Норберт отметил и уверенно-властное выражение, мелькавшее порой на ее лице, и насмешливые интонации (когда Карен разговаривала с губернатором), и то, что ее, одну из немногих, не вырвало. Она отлично владела собой. У Норберта возникло подозрение, что ей и раньше случалось убивать людей…

Послышались легкие шаги.

— Вот. — Сестра протянула пластиковый пакет: там много чего лежало, включая палку копченой колбасы с чесноком, которую Норберт очень любил. — Еле дотащила… Спрячь, а то тетя на нас напустится!

— Спасибо. Я мигом.

Убрав пакет в багажник «Хезнара», он вернулся в дом. Илси ждала около лестницы.

— А охранники тетке не скажут? — спросил Норберт, когда они поднялись на второй этаж.

— Нет. Она кричит на них… Говори мне, когда у тебя кончается еда, — для меня это нетрудно, честное слово.

Они устроились в маленьком кабинете с письменным столом и стеллажами, Илси включила бра. Пустой проем без двери неуютно чернел; девочка уселась к нему спиной, передвинув кресло.

— Не грусти! — подмигнул Норберт.

— Нор, я не знаю, что мне делать. Я ничего не могу сама… У меня совсем нет гордости, я, наверное, неполноценная.

— Да кто тебе все это сказал?

— Харо… — Секунду спустя на ее лице появилось недоуменное выражение. — То есть папа. Не знаю, почему я вдруг назвала его по имени.