— Дай сюда, — брезгливо прошипела Марта и отняла коньяк. — Ты мне трезвый нужен.

— Для чего? — трусливо проблеял Борис Аркадьевич.

— Слушать. — Марта толкнула Гольдмана на диван. — Сейчас я представлю тебе расклад, а ты выберешь — устраивает он тебя или нет.

Борис Аркадьевич покорно принял позу школяра-отличника и преданно уставился на Марту.

— Девчонку придется посадить, — начала Домино.

— За что?

— За покушение на убийство.

— Но она скажет… что мы ее… что…

Марта не перебивала Гольдмана. Она ждала, пока он сам произнесет слово «изнасилование». Добивать противника следует безжалостно. Один раз она уже дала слабину, упустила жертву и повторять прежних ошибок не собиралась. Гольдман должен сам, шаг за шагом, слово за словом, повесить на себя все обвинения.

Но закончить фразу у Бориса Аркадьевича не хватило духу.

— Ей есть что нам предъявить, — выкрутился хитрый делец.

— Это вряд ли, Боря. Доказательств у нее никаких.

— Но… мы же… это…

— Да. Вы «это», — кивнула Марта. — Вы, два пьяных, обкуренных скота, завезли девчонку в лес и изнасиловали. Ты это хотел сказать, Борис Аркадьевич?

Гольдман не ответил, и «добрый ангел» принялся творить чудеса:

— Гудвин в больнице будет молчать. А ты, Боря, пойдешь в милицию и оставишь заявление о пропаже оружия. Кстати, Боря, о том, что оно пропало, ты узнал только что, здесь, в моем доме. Скажешь вот как: твоя невеста, — Домино ернически, с горькой улыбкой, поклонилась, — увы, Боря, но назвать меня придется именно так. Это прозвучит достойнее, чем «любовница». Итак, вернемся к нашим баранам. В пятницу днем твоя невеста подвозила тебя на своей машине. Например, в ресторан, обедать. И ты случайно оставил на заднем сиденье борсетку с документами, деньгами и оружием. — Домино смочила горло глотком коньяка. — Идем дальше. Вечер пятницы мы провели в разных местах. Ты с Вовой на его машине по городу катался, потом вы в гости поехали. Эти гости в частном секторе. Гудовин узнавал у друга, которому машину одалживал, — кабриолет стоял на улице у ворот дома, кто выходил из машины и заходил внутрь, никто не видел. Но машину соседи запомнят точно, она у Вовы заметная. А ты запомни адрес. — Домино глубоко вздохнула и протянула Гольдману записку, написанную со слов Гудвина. — Весь вечер ты провел там. Запомнил? — спросила Марта. И когда Гольдман кивнул, отобрала записку и сожгла ее в пепельнице. — На дачу за город ездили я и Лялька. Место там глухое, забор высокий, надеюсь, соседи в щелку не подсматривали и вас с Вовой не видели. Возвращаясь домой, мы посадили в машину голосующую на дороге девчонку. После того как девчонка вышла из машины, с заднего сиденья пропала борсетка с оружием. Я ясно излагаю?

— Да, — прошептал Борис Аркадьевич.

— Гудовин взял у меня деньги, вон, кстати, конверт лежит. — Домино ткнула пальцем в измазанный кровью конверт, и Бориса Аркадьевича нервно передернуло. — Там пять тысяч долларов. Мы часть уберем, скажем, что предлагали триста, — для выкупа оружия это больше чем достаточно. И Вова пошел к воровке договариваться. Но девчонка повела себя странно: заломила нереальную цену и начала угрожать. Оскорбила гражданина Гудовина нехорошими словами, гражданин Гудовин осерчал, оскорблений не вынес и попытался «наездом» отобрать у воровки пистолет. Но та оказалась ловчей и не задумываясь выстрелила Вове в грудь.

— А как было на самом деле? — все же спросил Борис Аркадьевич.

— А на самом деле, Боря, было так. В отличие от тебя мы с Вовой о том, что пропавший пистолет надо вернуть, и чем быстрее, тем лучше, думали. Вова пошел к девчонке, но та и слова не дала ему вымолвить, сразу пистолет из сумки — и в Вову. Кстати: «Толстяка тоже достану», — заявила после выстрела. Как, Боря, нетрудно догадаться, толстяк — это ты. Такой вариант тебя устраивает больше?

Борис Аркадьевич неудобно скорчился на диване, подобрал под себя ноги, скукожился, как старый башмак, и сиротливо вздохнул. Горбясь и вздыхая, он молчал минут пять, невозможно было понять, грустит ли он о сделанном, или острый, отточенный мозг бизнесмена режет план Домино на части и находит слабые места.

Оказалось второе.

— Меня могли видеть у твоего дома, — наконец выдавил он.

— Пустяки. — Домино махнула рукой. — Алиби потерпевших тщательно не проверяют. А если и проверят, скажем, приезжал. Что в этом особенного? Главное, на час, в котором произошло изнасилование, ты и Вова были в другом месте. Весь вечер Вовина машина загорала в частном секторе, у дома с палисадником. Завтра съездишь туда, с хозяевами познакомишься…

— А Гудвин? — перебил Борис Аркадьевич. — Он был в Кашине на твоей машине…

— Не был, — оборвала Марта. — Не был Вова в Кашине. Кто об этом знает? Только я, ты и Лялька. Кашинская родня не в счет, их никто спросить не догадается.

— А Ляля… она согласится… подтвердить… что, когда пистолет пропал, она с тобой была…

— Не знаю, — задумчиво произнесла Домино. — Пока ты не ответишь, согласен ли ты со всем, что я предложила, я ни о чем просить ее не буду.

Домино встала с кресла и вышла на кухню. Решение, которое должен был принять Борис, не должно касаться ее. Груз, положенный на совесть, нести ему одному. Если все произойдет, как рассчитывала Домино, у Гольдмана не будет повода для упреков в будущем. Сам, он все решит сам.

Из комнаты донесся тягучий и громкий жалобный вздох, — Борис не мог справиться с испугом, давил на нервы и просил поддержки.

Марта жалеть не умела. Слово «сострадание» раздражало ее своей тяжестью с детства. Поступки должны определяться только рациональностью. Мир жесток, так почему она, Марта, должна быть добренькой? Эмоциональная глухота спасала Домино от упреков, по желанию она могла становиться абсолютно невосприимчивой к чужой боли. Воровской завет — не верь, не бойся, не проси — легко лег ей на сердце. Еще сопливой девчонкой она приняла его как основное правило, как отпущение грехов.