«Я прошу Вас поверить мне, что я искренне признателен Вам за Ваши добрые намерения в отношении меня и что я питаю самое непритворное уважение к Вашему таланту. В настоящее время мой дом полон рабочими, и для занятия делами я располагаю только моей конторой, а вчера я был очень занят, иначе я не отказал бы себе в удовольствии видеть Вас. Если я не берусь издавать Ваш настоящий труд, то лишь потому, что не вижу в нем тех возможностей, которые позволили бы нам вступить в тот выгодный контракт, без которого я не могу чувствовать никакого удовлетворения от работы с Вами; но я сделаю все, что смогу, чтобы обеспечить книге распространение, и готов рассмотреть Ваши планы в будущем».

Можно ли получить более любезный отказ? Но он был так же любезен, как и непреклонен. Через три месяца Ирвинг договорился с Джоном Миллером об издании отдельным томом первых четырех частей. Все расходы писатель брал на себя. Миллер издал тысячу экземпляров. Книга пошла. Но вдруг, вовсе не по вине «Книги эскизов», Миллер разорился.

Ирвингу помогло счастливое стечение обстоятельств. Вальтер Скотт приехал в Лондон, чтобы получить титул и стать сэром Вальтером Скоттом. Он отправился с «Книгой эскизов» к Мюррею и уговорил его взять ее. То ли Скотту самому нравилась книга, то ли Мюррей был сговорчивым человеком, во всяком случае, Скотт добился успеха, а вскоре и «Книга эскизов» тоже. К середине лета 1820 года издание Миллера, продолженное Мюрреем, было распродано, и уже быстро расходился второй том, содержащий последние три части, а кроме того «Черты индейского характера» и «Филипп из Поканокета» (эти две новеллы не вошли в первое американское издание, но позже всегда включались). Мюррей купил авторское право за двести фунтов, однако, увидев успех, великодушно прибавил сто гиней, а затем еще сто фунтов. Поистине, Мюррей недаром звался Королем книгоиздателей.

В середине 1822 года Ирвинг мог сообщить Бревурту, что получил легкий доступ во все слои общества. «Среди моих новых интересных знакомых, — писал он, — миссис Сиддонс [15] . Удивительно, как мало время исказило ее величественную осанку и благородное выражение лица». Как видно, оно не изменило и ее трагического темперамента. Когда Ирвинг был ей представлен, актриса воскликнула: «Вы заставили меня плакать!» Писатель так растерялся от неожиданного комплимента, что едва нашел что сказать, и уж, конечно, не сумел дать ответ, которого, очевидно, ждала миссис Сиддонс. Через некоторое время Мюррей издал новую его книгу, и вновь Ирвинг встретился с миссис Сиддонс. «Вы опять заставили меня плакать», — произнесла она, и на этот раз не застала Ирвинга врасплох. Он любезно намекнул, что сочувствие не трудно вызвать у отзывчивой души, и попал в точку.

В 1832 году Ирвинг вернулся в Америку и убедился, что за время отсутствия не только не был забыт соотечественниками, но стал даже еще более популярен. Однако он всегда был застенчив и чуждался большого общества, да и льстивое поклонение столицы его не привлекало. В двадцати милях выше Нью-Йорка по течению Гудзона он построил себе дом с усадьбой и назвал все это «Солнечный край». Через пятнадцать лет и туда вторглась цивилизация: по берегу Гудзона стали строить железную дорогу. Для Ирвинга это было равносильно концу света, но он тем не менее любезно принял руководителей работ и что касалось необходимых разрушений, положился на скромность строителей.

Через два года Ирвингу пришлось искать защиты у закона. В письме своему другу и директору железной дороги губернатору Кемблу он рассказывал: «Ужасное нервное состояние было у меня вызвано тем, что в полночь я был разбужен адскими звуками парового гудка вашей железной дороги. Они привели меня в возбуждение, которое длилось с час. Я не спал до рассвета и плохо чувствовал себя весь следующий день». Ирвинг явно был покладистее характером, чем многие его собратья по искусству, и уж, конечно, не обладал качествами американского бизнесмена с его беззастенчивостью и железным упорством. Ирвинг был олицетворением мягкости и доброжелательности. Жалоба на «адские звуки» гудка — единственная жалоба на те неприятности, которые принесло ему соседство с паровозами.

Тысячи людей в наше время проезжают «Солнечный край» дважды в день, исключая праздники, воскресенья и время отпусков, т. е. те дни, когда они не ездят на работу. Но надо полагать, что быстро скользящие электропоезда, не имеющие к тому же повода свистеть вблизи «Солнечного края», меньше нарушают покой тихого города Ирвингтона, чем их грохотавшие и дымившие предки. Озеро Тапан Зее выглядит по соседству с «Солнечным краем» так же, как и в прежние времена, разве что ветер тревожит это озеро, а так оно спокойно и невозмутимо, как дух самого Ирвинга. Гудзон хранит этот дух в благодарность писателю, черпавшему из него свои мотивы и легенды, заменившие Америке фольклор.

За несколько месяцев до смерти Ирвинг видел в театре игру Джозефа Джефферсона, молодого потомственного актера. Он заметил в нем большое сходство с его знаменитым отцом и позднее, прочтя об этом в опубликованных письмах Ирвинга, Джефферсон был польщен таким сравнением и вниманием писателя. «Я оторвался от книги, — пишет актер в воспоминаниях, — и думал, что такой похвалой можно гордиться по праву. Я подумал также о том, что Вашингтон Ирвинг — автор «Книги эскизов», а в ней есть странный рассказ «Рип Ван Винкль». Рип Ван Винкль! Имя волшебное. Не тот ли это герой, которого я ищу для сцены? Американская легенда американского писателя, конечно, была бы прекрасным материалом для американского актера».

В то время уже было поставлено по крайней мере четыре разные инсценировки этого рассказа. Сам Джефферсон-старший играл в одной из них. Его сыну, однако, ни одна из этих постановок не нравилась. Тогда он сделал свою. Она тоже не вполне его устраивала, но он верил в свой замысел, и, когда после очередной переделки пьеса была показана в Лондоне 5 сентября 1865 года, она получила восторженный прием. Имя Джефферсона и теперь связано прежде всего с ролью Рипа. Однажды он показал спектакль в деревне Катскиль, родине Рипа Ван Винкля. На приеме после окончания спектакля церемониймейстер от волнения представил Джефферсона так: «Мистер Вашингтон Ирвинг!» Ирвинг, наверно, сумел бы оценить комичность ситуации и даже был бы польщен. В новелле Рип проспал двадцать лет, но когда он наконец проснулся, то оказался бессмертным, а вместе с ним его создатель и лучший исполнитель этой роли на сцене.