— Смысл нано в том, чтобы собирать любой предмет сразу из молекул, имеющихся под рукой, минуя все промежуточные стадии роста или обработки.

— Что есть комфорт? Удобный унитаз? Безумное количество звонков по трем мобильным телефонам? Нужно ли всё это?

— Из перечисленного нужен унитаз. Смею это ответственно утверждать, ибо детство провел в Сибири, где сортир у нас имелся во дворе и пользовались им всегда, то есть и при температуре -40 градусов тоже.

— Даже у царя Александра III на его даче в Финляндии не было теплого туалета, так что прогресс — налицо.

— Физический комфорт обретен за счет потери комфорта душевного.

— Давненько не смотрел телевизор, хотя неоднократно видел его.

— Если наше МВД возглавляла бы мисс Марпл, она мутировала бы в жирного чиновника и построила бы дачу. А кривая преступности жила бы своей жизнью и колебалась вместе с линией «партии власти».

— Нанотехнология — это статья бюджета для дополнительного распила.

— Значит, от нано есть польза хоть кому-то!

— Нанознания впитать нельзя, они неуловимы, как нейтрино.

— Телевизор, как электротехнический прибор, опасности не представляет. Ну, разве на ногу упадет. Другое дело — телевидение. Засветится экран, выскочат хари размалеванные, запрыгают тенями по стенкам, то-то ужаснется душа…

— Боюсь, что бутырские бабушки своих бед не преувеличивают. С бабушки какой навар? Пшик, а не навар… Да и что такое, в сущности, клубника? Мимолетная сладость и отрада для лакомки. Вот если б они героин продавали! Почет и уважение: менты крышуют, клиенты молятся на торговца, опять-таки международные связи…

— Нам, простым гражданам, знать про нанотехнологии не положено! А у президента спросить неловко — человек на государственной службе убивается каждодневно, а мы тут со своими глупостями: расскажи да расскажи.

— Как это так «не положено»? А вдруг враги дадут легковерным нашим гражданам какую-нибудь ложную интерпретацию термина «нанотехнология»?

— Достаточно того, что враги дали нам, легковерным, эти самые нанотехнологии. Но они жестоко просчитались, ибо мы обратим эти подарки против наших супостатов. И уже обращаем, ибо лично видел носки с указанием, что сделаны они с применением нанозапаха. Видимо, изюминка этого «оружия» будет в нанозапахе.

— Думаю, на Средиземноморском побережье в I тысячелетии до н. э. раб жил лучше, чем буржуа России, Канады, США или Великобритании в ХХГ веке. Природные условия, знаете ли.

— Бутырка — это тюрьма, разве нет? Зачем там клубника?

— Бутырский рынок находится примерно в 1250 м от одно именной тюрьмы (по прямой). А в тюрьме почему бы клубнички не покушать, если все равно сидеть?

— Жесть. У нас в Кишиневе хотя бы на разных улицах эти почтенные заведения. Да и километров пять примерно. Зачем портить покупателям настроение?

— Думаю, чтобы покупатели и продавцы всегда помнили о бренности жизни и о том, что в России от тюрьмы и сумы зарекается только идиот. Там еще есть Бутырский Вал, Бутырская улица и улица Бутырский Хутор, отчего мощное воспитательное значение тюремного бренда еще более усиливается.

— Англичанка Марпл нам не поможет. Для начала следует разместить в милицейских участках плакаты с изображением злого как черт Сталина и соответствующим строгим текстом.

— Мне шесть лет. Мы едем в Одессу к родственникам. На станции Фастов к поезду выходит группа бабулек с укутанными полотенцами кастрюльками, в которых томится свежесваренная молодая картошечка, посыпанная укропом. Появляется мент, выхватывает у одной из бабок кастрюльку и вываливает содержимое на рельсы. В этот момент поезд трогается.

— Примерно такую же «фастовскую» сцену я видел в позапрошлом году на родине Ленина (станция Ульяновск). Менты разгоняли торговцев. Гуляя вдоль вагона, я услышал из кустов полузадушенный шепот: «Мужик, купи у меня раков». Я купил. Вкусные были раки.

— Я бы тоже купил.

— А кто б, интересно, не купил? Да еще по такой вполне социалистической цене. Кстати, никакой другой еды на перроне ленинского города не было. Ульяновск вообще до сих пор считается «красным».

— Много я помотался по разным уголкам нашей великой родины, но более забитого и бедного региона не встречал. Раннее утро осени 82-го года, только-только рассвело. Я первый раз пригнал свою технику в Ново-Ульяновск. Встали возле конторы цементного комбината. Двери конторского здания закрыты, но у дверей очередь. Десятка четыре-пять женщин, стоят тихо, без обычного для бабьей очереди шума и гвалта. Спрашиваю одну бабенку: «Что дают?» Ответила: «За талонами на молоко стоим, ждем председателя профкома, он распределяет талоны». — «А в магазинах?» — спрашиваю. «Да уж два года как нет у нас молока в магазинах… Профком выдает талоны только тем, у кого дети до трех лет». «А как же остальные?» — «Да пес их знает… Как-то обходятся». И вот эти люди голосят за красных… Уму непостижимо.

— В Расее «нано» скорей всего превратится в очередные забавы наперсточников. «Нано» — оно ведь маленькое, поди докажи, сколько ты его украл. Уж больно все там мелко — хрен ревизор разглядит, даже если в очках.

— В конце семидесятых прошлого века у меня была близкая знакомая, имевшая садовый участок рядом с подмосковным городом Дмитровом. На участке росла и клубника, которую моя подруга с мамашей продавали на самом Бутырском рынке, а вовсе не у ворот. Тогда на этом рынке много чего продавалось подмосковного. Ранняя клубника шла по 2 руб. 50 коп., это считалось дорого. И вот такой чудесный рынок мы променяли на непонятную никому демократию и колбасу, которую страшно есть без предварительных исследований в лабораториях.