«Не торопись. Всему своё время. Хотя времени у нас остаётся крайне мало, нужно торопиться, поэтому мои лекции ты будешь слушать три раза в день, а не три раза в неделю, как остальные. Согласен?»

«Да, согласен».

«Ну вот и хорошо, поэтому сейчас и приступим. Не беспокойся и расслабься, ты будешь усваивать мой материал независимо от того, чем непосредственно занят в настоящий момент, по вечерам и перед сном у нас будет нечто вроде ежедневного зачёта. Всё, до встречи».

«До встречи».

Вангол раскрыл перед собой учебник по минно-подрывному делу и углубился в изучение механизмов различного типа взрывателей…

Прошёл месяц.

В полдень 22 июня в разведшколу пришла весть о войне, эта весть изменила жизнь, но не изменила интенсивности подготовки. Стало ясно, против какого врага придётся применять свои навыки и умения.

Остап добрался до Ростова легко. Справка, взятая им в доме Кулаковых, и его умение входить в доверие к людям сделали его путь лёгким и приятным. В Ростове он долго не задержался, взяв припрятанные деньги и документы, поехал в Москву. Там давно обосновался один из его ростовских дружков, да и затеряться в Москве было проще, чем в Ростове, где его знала каждая собака. Гуляли неделю. Остап внимательно присматривался к московским бандитам. Он пил с ними водку, но не пьянел, слушал и смотрел и вскоре понял, что его ростовский дружок Фока в авторитете, но далеко не первая фигура. Фока обещал познакомить его с московскими законниками, но не успел. Брали квартиру, всё было нормально, но на выходе, напоровшись на мента, Фока и его подельники оплошали, растерялись и стали делать ноги. Ушли все, кроме Фоки, он напоролся в толпе на какого-то здоровенного энкавэдэшника, и тот, догнав его, сбил с ног. Остап поступил в той ситуации более умно, он нёс портфель с ценностями из ограбленной квартиры и шёл последним. Когда у подъезда началась заваруха, все кинулись бежать, Остап задержался в подъезде, а потом вышел и спокойным шагом пошёл вслед за бежавшим ментом. Вместе с толпой зевак стоял у тела поверженного Фоки, хорошо разглядел того капитана и запомнил. А Фока был мёртв, это Остап понял сразу, увидев его глаза. Остап спокойно ушёл, когда уже подъезжала милиция. Пришёл на хазу поздно вечером и, бросив портфель на пол, посмотрев на понуро сидевших подельников, сказал:

— С вами кур в колхозе красть, просрали дело.

— Ты чё базаришь, корешок? — поднялся один из тех, кто был в деле.

— А то, что мента валить надо было у подъезда, а вы обоссались.

— Ты, паря, за базар ответишь. Фока первым шёл, он вернётся и растолкует, чё почём было.

— Не вернётся и не растолкует. Убит Фока, братан мой названый, из-за вас, засранцы.

Все повскакивали и угрожающе загалдели, а Остап, не обращая внимания на них, сделав убитое горем лицо, смахнув как бы нечаянно выскользнувшую слезу, сел на освободившийся табурет и тихо завыл.

— Волки позорные, резал вас и буду резать, первого же мента, что увижу, буду валить за братана своего…

Все окружавшие Остапа вдруг затихли, такая лютая звериная ненависть была в его шипящем вое. Вдруг он, не поднимая головы, рявкнул:

— Водки давай! Помянуть надо Фоку!

И кто-то из окружавших выполнил приказ, и все поняли: Остап стал здесь старшим.

Битц не спал. Он делал вид, что уснул, и ровное дыхание скрывало лихорадочную работу его мозга. Он думал, думал о том, в какой ситуации оказался. Думал о том, что его ждёт в ближайшее время. Он не верил Москве. Избитое тело болело, ещё больше болела душа о жене и сыне. На ум приходили мрачные картины, и он стискивал зубы, отгоняя их. Понимал, что, отдав бандитам свой архив, станет им не нужен. Сейчас, когда ситуация изменилась, когда война внесла свои коррективы, нужно было использовать момент. Они остались в землянке вдвоём. Битц прислушался. Вдалеке слышалась артиллерийская канонада, граница была в ста пятидесяти километрах, и, вероятно, немцы её перешли. Запах сырой земли в землянке что-то напоминал ему. Он снова услышал грохот далёкой канонады, и воспоминания нахлынули на него. Битц вспомнил Первую мировую. Тогда земля ходуном ходила от мощных разрывов артиллерийских снарядов русских, накрывших их позиции. Он явственно почувствовал вкус земли на губах. Их блиндаж с тройным накатом вздыбило от разрыва снаряда, брёвнами и землёй задавило многих, кто в нём был. Битцу тогда повезло. Он сидел зажав голову руками у входа, и взрывной волной его просто выбросило вместе с дверью. Очнувшись, он тогда впервые увидел русских. Рядом с ним, навзничь лежавшим на бруствере, русский офицер, удерживая гарцующего под ним коня, что-то кричал солдатам, бегущим с винтовками наперевес в сторону деревни. Битц перевернулся на живот и встал на четвереньки.

— Во, гля, ещё один живой, — услышал он над собой голос.

«Вот и всё», — мелькнула в оглушённом мозгу мысль. Сейчас добьют штыком, этим страшным трёхгранным железом, которое разорвёт его тело и убьёт в нём жизнь. Он не закричал и не запросил пощады, у него на это просто не было сил. Замер, сжавшись и почти потеряв от страха сознание. Чья-то сильная рука подняла его с земли за шиворот и, поставив на трясущиеся ноги, слегка подтолкнула.

— Вашбродь, ещё один унтер, — услышал он за спиной. — Куды его?

Офицер, чуть отпустив поводья, подлетел к еле стоявшему Битцу.

— Эй, очухался, голубчик? — крикнул он, вглядываясь в Битца.

Битц с трудом разглядел молодое красивое лицо офицера со сросшимися бровями и крепким подбородком, его карие глаза искрились азартной силой ещё продолжавшегося боя. Битц попытался объяснить, что он не понимает по-русски, но офицер на довольно чистом немецком сказал ему:

— Вы как старший по званию поведёте колонну военнопленных в тыл, тут километров десять до Городка, там доложите любому офицеру из штаба. Скажете, пленены ротой Павлова. Ясно?

— Ясно, — ответил Битц. — Пленены ротой офицера Павлова.

— Конвоя вам не будет, мне люди здесь нужны, своих и моих раненых понесёте на руках. — Махнул нагайкой в сторону: — Там носилки. Вопросы есть? — Не дождавшись ответа, он лихо развернул коня и, повернувшись к Битцу, крикнул: — Надеюсь на вашу офицерскую честь.

Конь рванулся и унёс офицера туда, где рвалась шрапнель и слышалась беспорядочная винтовочная стрельба. Битц оглянулся. Чуть в стороне от него на земле сидели и лежали его солдаты, многие были ранены, их перевязывали русские санитары. Многие были убиты. Их ещё недавно образцовые траншеи и блиндажи, пулемётные гнёзда и ячейки были перепаханы и изуродованы. Отдельно кучей лежало их оружие. Кроме санитаров, вооружённых русских на позиции не было. Битц протёр лицо руками и ещё раз посмотрел на измученные лица своих солдат.

— Всё, война для вас кончилась, — крикнул он. — В колонну по четыре становись. Раненых на носилки в голову колонны.

К вечеру он привёл колонну в Городок и доложил штабному русскому капитану.

— Ну, Павлов, ну, даёт, чертяка, — услышал он в ответ на свой доклад.

Битц открыл глаза. Да, это было так давно, а вспомнилось так ярко. «Надеюсь на вашу офицерскую честь», — вспомнил он ещё раз слова того офицера. Да, тогда это были не просто слова, тогда честь офицера значила много, стоила дороже жизни. Тогда, а теперь?