Я подхожу к краю перрона. Старик лежит на рельсах, разрезанный пополам. Пузырится кровь, шевелящаяся груда кишок расползается между шпалами, нелепо дергается скрюченная нога. Мое горло сжимает спазм, и я блюю прямо на останки…

— Пятёра, братан! — кричит кто-то, тормоша меня, словно куклу.

Голова раскалывается, как будто в нее воткнули раскаленный штырь. Рвота не прекращается. Острая боль режет желудок, мне не хватает воздуха — спазмы идут один за одним, не давая возможности вдохнуть.

— Водички ему дайте, — просит Шуня.

— Щас, щас, — отзывается Губастый.

Мне на лицо льется холодная вода. Она затекает в нос, в рот, я пытаюсь вдохнуть, делаю глоток — и опять сгибаюсь пополам в рвотной судороге.

— Поднимите его! — командует Тёха.

Крепкие руки Сапога вздергивают меня, прислоняют спиной к чему-то твердому. С трудом разлепляю склеившиеся от гноя веки. Тусклый свет лампочки режет глаза, точно ножом. Различаю Губастого. У него под глазом финик, нос распух, как баклажан. Рядом появляется лицо Шуни. Оба смотрят на меня с испугом.

— Ну че, братан? Как ты? — басит слева Сапог.

— Нэ-э-э… — Я пытаюсь сказать «нормально», но голоса нет, одно мычание, переходящее в хрип.

— Не трогай его, пусть оклемается, — Тёхин голос раздается слева.

Так, значит, все здесь, всё в порядке, один только я такой вот лох фанерный, чуть тапки не отбросил. Поднимаю руку и трогаю голову. Трогаю — и не чувствую ее. Вместо головы у меня какой-то матерчатый шар.

— Тихо, тихо, — Сапог ловит мою руку, осторожно, словно она стеклянная, опускает вниз. — Не дергайся, тебе вредно. Ну, всё?

— Всё-о-о-о, — выдавливаю я.

Слава богу, тошнота постепенно отступает. Организм подает сигналы — ноги на месте, руки целы. Понимаю, что сиденье подо мной слега подрагивает — значит, мы едем. И едем, судя по полкам, в поезде, в плацкарте, а не в электричке. Но как мы сюда попали?

— Жрать хочешь? — со всей участливостью, на какую он только способен, спрашивает Сапог.

— Офигел?! — одергивает его Губастый. — Какой ему сейчас жрать! Пусть сидит.

— Лечь бы… лечь, — эти слова получаются у меня уже лучше.

— Сиди, — говорит Тёха. — Ты как ложишься, сразу блевать кидаешься.

— А где… Куда едем?

— Кемерово проехали, — сообщает Губастый. — Утром в Красноярске будем.

— Ке… Кемерово? — Я силюсь вспомнить, где это, пытаюсь мысленно представить карту. Голова пульсирует болью в такт далекому перестуку вагонных колес. — Сколько я… в отрубе?

— Третий день кончается, — усмехается Сапог и тут же увлеченно начинает говорить: — Мы думали — кирдык тебе, братан! Думали, Бройлеру дубль дашь, понял?

— Погоди ты! — обрывает его Губастый и обращается ко мне: — Ты вообще ничего не помнишь?

— Гопоту помню… — Я напрягаю память. — Монтажкой меня…

— Во, все так и было! — радуется Сапог и пихает Губастого. — А ты — «он память потеряет», «дебилом будет»! Ух, был бы у меня автомат, всех козлов бы положил!..

— Пяточкин! — зовет меня Шуня. — Ты герой России, знаешь?

— По… почему?

Сапогу надоедает этот косноязычный разговор, и он разводит руки в стороны:

— Тихо все! Я сам. Короче, так: когда ты под монтажку кинулся, косари в вагон вломились. Ну, они видели, как все было. И давай этих уродов принимать. А те в отмах. И все по новой. Тут станция. Косари уже в курсах, две машины подогнали, народу валом, все со стволами. «Скорая» приехала. Кипёж такой, как будто президента встречают. Короче, всех повязали.

— И нас?

— Нас в больничку повезли. Тебя на носилках, мы рядом. Шуню только хотели в косарню для дачи показаний — она ж одна вся целая!

— Неправда, я ноготь сломала! — возмущенно кричит Шуня.

Все начинают ржать. И я тоже, хотя это очень больно. Но смех продлевает жизнь, а боль можно потерпеть.

Отсмеявшись, спрашиваю:

— А чего потом было?

— Косарь к нам пришел, целый майор. Ну, начался гнилой базар — кто-почем-хоккей-с-мячом. Телега про экскурсию, ясное дело, не катит. Мы молчим. Тогда косарь сам начинает: мол, как хорошо, что этих отморозков взяли, на них столько всего висит, а главное, они мента замочили осенью, тоже в электричке. В общем, благодарность нам кидает реальную. И спрашивает, чем помочь.

— Ага, — не выдерживает Губастый. — И тут Тёха: нам билеты надо до Хабаровска.

— Глохни! — рявкает Сапог. — Сам расскажу! Короче, косарь кричит — не, до Хабары не могу, но до Красноярска сделаю! В общем, жратвы он нам купил, лекарств для тебя — не помнишь?

— Я ж в отрубе был, — пытаюсь пожать плечами, мол, как я могу что-то помнить. — А че, такие косари разве бывают?

— Всякие бывают, — бурчит Тёха.

Движение отзывается болью во всем теле. Оказывается, у меня пострадала не только голова.