– К Глебову! – рявкнул Ковалец. – К Глебову! Бегом!

– Сам бегом.

Опять все к драке опять катится. Вот сейчас они начнут бодаться, прибежит Щенников, или Орлов, или сам Глебов, а скоро ужин, пожрать спокойно не получится. Саныч набычился и собрался, прижал локти, подбородок опустил, уши и те как-то в голову что ли втянулись, а Ковалец напротив, раздулся, как лягушка на свадьбе и заорал:

– Быстро в штаб!!! Быстро! Это приказ!!!

Это он за счет голоса свой размер увеличивал, и перед командиром издалека выслуживался, считал, что у кого громче ор, тот начальству больше заметен.

Но начальство на ор не показалось, из поварской землянки высунулся Лыков с двумя котелками, поглядел на Ковальца неодобрительно, котелки на стол поставил.

– Кушайте, – сказал негромко. – Хотел, чтоб как кулеш получилось.

Саныч тут же уселся за стол, воткнул ложку в кашу, зачерпнул целую гору и стал объедать ее вокруг, как мороженое на палочке.

– Ты что, издеваешься?! – завопил Ковалец.

– Ты что тут орешь?! – начал сердится Лыков. – Ты мне тут не ори! Я сам так тебе крикну! Чего опять к мальчишкам вяжешься?! Они по оврагам три дня болтались, а ты им поесть не даешь!

Лыков повар. Плохой, он в керосинке раньше работал, продавцом. Спички, мыло, мука, ячмень, ну, его здесь на кухню и поставили – вроде как к продуктам питания отношение имел – вот и годен. Вот он нам и кашеварит, как умеет, то крупа не доварена, то песок хрустит, про недосол уж никто и не вспоминает. А лук всегда пережженный. Но у нас никто не ругается, горячо и много – значит и вкусно. Вот и сейчас, шкварки застревали в зубах, лук Лыков пожарить забыл, и порезать забыл, просто забросил в котел целиком, и он распространился по всей каше, мягкий и разваренный, вместо моркови то ли грибы пересушенные, то ли корешки подозрительные. Еда. Раньше бы меня от этого всего стошнило, сейчас добавки попросил. Бы. Только Лыков и так ее приносит, без напоминания. Он нас жалеет, у него то ли внуки, то ли правнуки уже, а мы их ему, наверное, напоминаем.

А дурачок Ковалец на нас покатил, помешал обедне, вот Лыков сразу и рассвирепел, настоящий керосинщик, а они всегда немного сумасшедшие – от горючих паров. У Лыкова и вид такой – керосиновый, желтый, глаза впалые, худой, хоть и при кухне состоит. Организм весь насквозь отравлен и пропитан, мясо на костях не задерживается.

– Смотри у меня, бестолковый, – Лыков мрачно уставился на Ковальца. – Я за тобой давно уже наблюдаю! Мужик уже, а все к ребятишкам прицепляешься!

Лыков протер руки о штаны, Ковалец отступил, голос приглушил:

– А что они дисциплину нарушают?! Там его корреспондент уже час ждет, а они тут ложки облизывают!

– Ты не на реке тут! Раскомандовался, горлопан! Корреспондент подождет, ничего с ним не случится, не переломится! А если будешь орать, я тебе…

Лыков скрипнул зубами так громко и выразительно, что Ковалец отступил еще дальше, с опаской. Несмотря на керосиновую внешность, Лыков человек почему-то сильный. Я сам видел, как он подводу разгружал – на каждое плечо по мешку с мукой, и ничего, тащит, напевает. И хотя Ковалец сплавщик и тоже парень не хилый, с Лыковым ему, наверное, не сравниться. К тому же Лыков еще и авторитетный дядечка, он еще в гражданской участвовал, вес имеет, Ковальцу до него из двух ноздрей не досморкнуть, так что Ковалец пришпорил голос и уже попросил:

– Ты бы лучше шел все-таки, Фанера.

– Зачем?

– Ну, зачем-зачем, говорил же, фотографировать тебя будут.

– Бесполезно, – отмахнулся Саныч. – Все равно ничего не получится.

– Почему это? – угрюмо спросил Ковалец.

– Не знаю, – Саныч пожал плечами. – Меня нельзя сфотографировать. Совсем то есть.

– Как это?

– Очень просто – меня цыганка в детстве заговорила.

Ковалец хмыкнул.

– Что значит заговорила? – нахмурился Ковалец. – Мне кажется…

– Это очень интересная история, могу быстро рассказать…

Историю про цыган я уже слышал, причем не единожды. Как-то раз отец Саныча, большой мастер по части производства фанеры, ну, и в других древесных премудростях разбирающийся, отправился в Сибирь с командировкой, а Саныч вместе с ним напросился, хотел Байкал поглядеть. Но до Байкала они не доехали, потому что по пути отец вышел за кипятком, и пока он стоял в очереди, Саныча украли цыгане. Отец побежал вдоль путей и увидел, как цыганята ведут маленького Саныча в сторону глухого пакгауза. Отец закричал, схватил Саныча, схватил одного цыганенка, поволок в милицию. Их догнала старая цыганка, она упала на колени и умоляла отца их в милицию не сдавать, подарила золотые серьги, а на самого Саныча наложила заклятье от пули, боли и неволи.

– С тех пор от меня все отскакивает, – сказал Саныч. – И ножи, и пули и фотографии. Сколько раз уже пробовали, и в школу фотограф приезжал, и из газеты – ничего не получается, хоть ты тресни.

Саныч с ухмылкой поглядел на Ковальца.

– То птичка, знаешь, не вылетает, то пластина треснет, то пленку испортят. Так ни одной фотографии и нет.

– Там настоящий фотограф, – сказал Ковалец. – Из Москвы.

– Вот у меня свой настоящий фотограф, – Саныч указал на меня. – С восьми лет в фотокружок ходит, правда?