*

Он стоял вдалеке и наблюдал за ней. Каждое движение ее рук, ног, даже волосы, развевающиеся по ветру… Он все это чувствовал, мог ощущать любые эмоции, если хотел и открывался. Он потянул носом, и почувствовал резкий удар запаха - человек. Да, от людей исходит особый букет ароматов. Он продолжал нюхать, чтобы запомнить ее запах. У каждого человека свой особый состав, так сказать. Что-то похожее на ДНК. Только это может почувствовать лишь вампир. Вдруг он ощутил что-то странное. Как будто бы какой-то особый флюид проскользнул сквозь ворсинки его гиперчувствительного органа обоняния. Он задумался. Но в следующее мгновение отбросил эти мысли: слишком быстро это случилось, как-то непонятно, еле различимо. Может, ошибся? Да и никогда раньше такого он не испытывал… Да, наверное что-то извне просочилось вместе с ее запахом. Наверное, он просто чересчур много усилий затрачивает на это задание. Да, именно так к этому и надо относиться: как к очередному заданию. Да так, впрочем, оно и есть. И то, что она человек ничего не меняет: он ведь почти каждый день с ними сталкивается, а очень часто и задания его связаны со смертными. Так что…

*

“Теплый весенний день уже начинал катиться к закату, когда я добрела до своего дома. Помню, как положила руку на дверную ручку… В памяти неожиданным образом всплыла теплая картинка: массивная резная дверь, которую отец несколько лет назад своими руками любовно вырезал в сарае на заднем дворе, мирно возлежала на самодельных подставках. Палящее солнце вытанцовывало дивный пирует на поверхности сруба, извиваясь и притоптывая, погружалось в выемки, с легким испугом, выскакивая, пускалось наутек, когда отец приближался к ней с напильником или молотком…

Исполинский часовой мягко поддался под моим слабым натиском, словно страж пропускающий темной ночью хозяйку по возвращении с далекого путешествия. Словно давний друг, подметивший на моем лице следы боли и отчаяния, я ощутила, как дверь, будто живое существо, сочувственно склонила голову. Едва преграда бесшумно отползла в сторону, я покачнулась от сильного толчка: в лицо ударило одиночество. Я машинально направилась в гостиную. В гостиную в моем большом, теперь уже навсегда опустевшем доме, в котором шаги начали отдаваться гулким эхом. В тот момент в моей голове не было никаких мыслей. Лишь пустота, подобная той, которая воцарилась в этом, еще недавно столь оживленном, доме. Ноги как-то сами собой подогнулись, и я тяжело опустилась в кресло. И тотчас же впала в состояние, подобное гипнотическому. Откуда-то доносились звуки мелодии, под которую я так часто танцевала танго (какое-то время я занималась танцами, хотя и не очень блистала, но, все же, попадая на вечеринки и даже на более солидные увеселения, чувствовала себя свободно; больше всего я любила танго, в этот танец я всегда вкладывала душу). Сколько времени я пробыла в этом трансе, трудно сказать. Да это и не имело ровным счетом никакого значения. Спустя какое-то время в голове начали проноситься события всей моей жизни. Все то, о чем я знала из рассказов моих родителей, часть того, что пришлось пережить и запомнить мне самой, и что-то из того, что лишь иногда всплывало в сознании…”

*

Родители Саши (Анне тогда было 22, а Леонардо - 25) познакомились совершенно случайно. Можно даже сказать, как в кино: Анна переходила дорогу, а Лео на машине чуть не сбил ее. Чтобы загладить вину, Лео пригласил Анну на чашку кофе в ресторанчик поблизости. По прошествии двух часов оживленного разговора они осознали, что между ними много общего. Оба были иммигрантами: Лео - итальянец, у которого не сложилась судьба на родине, и поэтому переехавший в Анилту (от Италии до Словении рукой подать), а Анна - украинка, ее родители бесследно исчезли еще во времена Брежнева. И она, так же, как и Лео, не найдя себя на Украине, поехала искать счастья в другом месте.

Как вскоре выяснилось, оба увлекались музыкой, ценили искусство. Лео был учителем английского языка в Италии, а Анна неплохо рисовала. Но ни ему, ни ей это не приносило много денег. Поэтому Лео и стал шофером на одной из немногочисленных фирм в Анилте. А Анна, забросив рисование, устроилась секретаршей в одну из редакций местной газеты. Со временем, привыкнув к редакции, она сама пробовала сочинять кой-какие рекламные объявления, и ей это удавалось. Ни Лео, ни Анна не гонялись за успехом, им обоим вполне хватало их заработка, чтобы безбедно существовать. С того дня (после происшествия на дороге) они стали иногда встречаться в том же ресторанчике у дороги с пафосным названием на западный лад “Хилтон”. После работы, выпив кофе и съев двойной чизбургер, Лео и Анна рассказывали друг другу о своей жизни, о мечтах, стремлениях, и сами не заметили, как невольно привязались друг к другу. Вскоре было принято решение о браке. Под звуки марша Анна в белом платье, красотой и белизною похожая на Белоснежку, шла к алтарю, где ее ждал, пылая счастьем, достойный жених. Рядом стояло несколько знакомых. Ни у Лео, ни у Анны не было близких друзей, хотя их все ценили и уважали. Эти две полудикие натуры находили настоящих друзей только друг в друге. За несколько дней перед свадьбой они продали свои маленькие убежища, соединили сбережения и купили небольшой домик с маленьким садиком на отшибе городка, прямо у самого побережья Адриатики. Пляж и доступ к одному из Средиземных морей являлись единственной достопримечательностью города и именно той изюминкой, которая привлекала большинство жителей в это Богом забытое место.

Итак, чета Скорининых переехала на побережье. Лео начал работать больше, постоянно упрекая жену за нежелание бросить работу или хотя бы ослабить свой порыв. Под неустанным натиском мужа Анна отказалась от большей части работы. А вскоре, когда она обнаружила, что беременна, Лео разрешил ей писать только небольшие рекламки, не требующие больших усилий и затрат энергии. Редактор в свою очередь разрешил Анне заниматься этой несложной работенкой дома, и лишь раз в неделю посещать редакцию. Оба супруга были очень счастливы и с нетерпением ждали этого малыша. Лео ужасно хотел девочку, а Анна, как и любая мать, была бы одинаково несказанно счастлива как девочке, так и мальчику. Беременность молодой матери протекала более, чем спокойно, впрочем, как и все в этом доме, да и в городе тоже. Время уже подходило, и Анна решила, что лучше ей рожать дома. Лео, никогда не прекословя своей жене, и на сей раз выполнил ее желание, и, когда начались схватки, он доставил на дом доктора и медсестру. Анна удачно разрешилась от бремени, ее муки продолжались недолго, и вот измученная новоиспеченная мать и сгорающий от нетерпения увидеть новорожденную отец, услышали крик своего первенца. Это была девочка. Анна и Лео были на седьмом небе от счастья. Их однообразную жизнь и тишину дома разрывал требовательный крик ребенка, дающего понять, что отныне все его желания и требования должны выполняться беспрекословно. Утомленная родами и сияющая от счастья Анна накормила дочь и лишь только тогда та умолкла, смачно причмокивая.

Александра - это имя родители решили дать дочери еще тогда, когда та находилась в утробе матери. Поэтому сейчас, поглаживая маленькую головку своей принцессы, оба родителя нежно повторяли это имя, вкладывая в его значение всю нежность и любовь, на которую были способны. А младенец уже спал беспробудным сном и не понимал еще, что его ждет впереди, и не мог даже подумать о том, что приготовила ему судьба. И не поверила бы эта крошка в то, что она все это переживет и даже больше: однажды она станет по-настоящему счастлива и тогда уже ничто серьезно не омрачит ее чело. Но обо всем этом Саша еще не догадывалась, а поэтому спокойно спала, и на ее челе видно было умиротворение.

*

“Как рассказывали родители, я росла быстро и без осложнений. Первые зубки, золотистый пушок на головке, первые шажки. А со временем и первые слова - мама и папа”.

Счастливее четы, чем Лео и Анна было не сыскать. Они сдували пылинки со своей дочурки, потурали всем ее капризам. Как и любые родители, они не заметили, как Саша, их крошка, выросла, и настало время отдать ее в школу. Конечно же, что здесь странного или необычного, ведь все дети рано или поздно вырастают. Но родительский эгоизм этого не признает. Так было и с супругами Скориниными. Но понемногу они подавили в себе чувство собственичества, хотя все же нередко можно было заметить облачка, пробегавшие по их лицам.