Я нахмурилась изо всех сил. Ноги словно в снегу утонули. Но тут Татьяна сказала такое, что я чуть не перегрелась:

— Ксена, там Мишка Нагвалев пришел, он на тебе жениться хочет. Оставили его в кухне, пока ты неодетая лежишь. Может, ты выйдешь к нему?

— Так. Стоп. Всем стоять!

Никто не знает, сколько пролежал без стирки пододеяльник, руки то и дело залетают в дыры, не сразу вывернешься. Никак не налезают колготки, а другие вещи, наоборот, прут на телеса все сразу, кучей. Почему никто не предлагает мне сигарету?

Марина приговаривала, пока я разбиралась с ботинками:

— Ты же говорила: хочу мальчика — красивого, высокого, прекрасного. А вот и отец объявился.

— Стоп, я сказала! Всем к стенке! Тань, выйдем на минуту.

И мы с Таней выли в прихожую. И я увидела в конце коридора Нагвалева, который маячил на пороге кухни как помятый колпак. Ему я тоже скомандовала жестом: "Стоп пока!", а сама втянула Таню в совмещенный санузел, где мы с ней заперлись.

— Ну, Таня, — говорю, — ты и задала мне задачу. Майя с Мариной ладно, но ты-то меня понимаешь? Почему ты всем мозги не вправишь?

Танька, не моргнув, отвечает:

— Ты же сама ему предложение сделала.

— Хм… А он, получается, принял. Молодцы. Да ты же знаешь, что…

— …деваться тебе некуда. Знаю. Потому и советую — не теряй этого парня, если он тебе не очень противен. Ведь не противен же?

— Да не в этом дело, а…

— Любовь — она проходит. А иногда — приходит. Ну и сделай шаг куда-нибудь. Просто — сделай шаг. А Миша — свой парень, ты же знаешь. Станете ходить с ним походы, песни петь у костра. Будете заваливать в гости к художникам. У него много творческих товарищей — помогут тебе с рисованием. Летом съездите в Питер к системным людям, у Мишки классные друзья среди хиппи. А там, глядишь, и малыш появится. Твои как станут бабушкой-дедушкой, расслабятся и выбор твой признают. У него на плато Нуцубидзе отдельная трехкомнатная квартира — будете принимать родственников за круглым столом. Чего-чего, а хороший чай в заначке у Михаила всегда найдется — перед гостями в грязь не ударите. Ну и про меня, может, не забудете.

Я слушала и невольно кивала, только дергано, словно меня током било. Я вообще быстро гипнотизируюсь. Или не знаю что… Может, я пластилиновая. Или ватная. Или вообще никакая. А только глаза мои меня предали — налились жгучей влагою, которую я от родителей прячу. Я не только про тебя не забуду, — говорю, — я и песню твою век помнить буду. Ты не думай, у меня такое большое спасибо, что не выговорить там сразу. Танюша, милая, запишите с девчонками мне ту песню на магнитофон. И дай я тебя поцелую.

Я прикоснулась к ее щеке как к лепестку подсолнуха, ведь с некоторыми людьми несдержанность выглядит как зверство. Поэтому я сказала как можно спокойней:

— А теперь, Татьяна, принеси мне мою картину "Два человека". Знаешь, да? Хочу объяснить Михаилу систему моей жизни.

Но глаза, они ж предатели, они за бачок над унитазом зацепились, ну и Танькин взгляд проник в кривенькое русло моего взгляда. Поставила она запруду: извлекла из бачка мою материальную ценность домашнего разлива.

— И давно у тебя тайничок?

Вроде бы нейтрально спросила. Но я учуяла в голосе теплоту и доверительно выпалила:

— Помнишь, в первый день я взялась сводить сучку Альму на крышу?… Ну, что ты не хотела, а потом разрешила… Там мальчик в морского капитана играл, антенны у него было вместо парусов. Я говорю: "Мальчик, умираю, откуда хочешь, но достань мне чачи. И чтоб одна нога там, другая здесь. А то меня друзья заметут. Успел… Дай глоток.

— Понятно. Витька тоже в бачке поначалу прятал. Я так хорошо про это знаю, что забыла проверить. Ну да это ничего. Ты лучше скажи: ты к Мишке выходить собираешься?

— Для того и подкрепляюсь… Ну, будь здорова!.. А теперь выкинь эту гадость. И девчонкам ни слова — жалко их. Принеси мне, пожалуйста, картину. И еще одно тебе спасибо, пока не знаю за что. Господи, помоги!

Мишкины глаза тоже бывают как небушко — когда закутаны в поволоку. А так как фигурка у него не Бог весть чего, размытая в лучах утра, то внедрились они в меня как продолжения тех лучей. За спиной у Мишки — распахнутое окно, где птички щебечут. И плывут вдали полиэтиленовые пакеты на подветренной сини неба. Хорошо здесь, не дымно. Кто-то деликатно просовывает мне в отведенные за спину руки свернутую картину.

— Ксена, то только сразу не говорит "нет", а подумай, пожалуйста, — говорит Мишка словно с размаху, с разбегу. Словно упал он и несет свое "А-а-а-!" из воронки, из невесть какой круговерти, — Я один на этой земле. Если я и преследую выгоду, то только ту, что не хочу быть один. Послушай, пожалуйста: была у меня жена, которая выпила из меня всю душу тем, что считала меня плохим даже когда я был хорошим. И если я и нечестен с тобой, то только в том, что не настоящий я Миша, а изломанный и предлагаю тебе остатки. Может, ты и склеишь меня, ведь ты терпеливая и добрая. Еще у меня есть сын, которого я больше не увижу, потому что она увезла его. А ведь я вставал по ночам к его постельке. Я все помню. Я не хочу больше ни с кем расставаться. Ксена, дорогой мой человек, путь между нами и нет такой большой любви, которая была у нас с Верой, — а с ней мы просто сохли друг по дружке, и не надо так больше мучать никого, — а все-таки хочется иметь в доме родную кровинушку. Выходи за меня замуж, Ксена, пожалуйста! Развернув картину и пристроив ее за спиной парусом, я сказала: