Итак, «обед молчания» закончился. Теперь, наконец, я могу рассказать всё, что я знаю о ресторане «Землянка». Как вы поняли, я только что это и сделал. Многое, конечно, осталось за рамками, например, о том, кто помогал Магрибову в городе, кто — в дивизии. Кто-то же должен был ему содействовать в его предприятии. Ну, да ладно. Я всё равно этого не знаю, да и знать не хочу. Как я уже говорил, я не особо любопытен. Меньше знаешь — лучше ешь, вот что я вам скажу.

Иногда я думаю о разных отвлечённых вещах. Философствую, короче сказать. И вот о чём я стал подумывать.

Говорят, что американцы скоро уйдут из Ирака. Интересно, а что тогда будет с продовольствием, которое они с собой привезли? Они его бросят? Продадут? Подарят?

И вот ещё интересно, есть ли у них там коррупция? Какой-нибудь подпольный рынок еды? Не знаю.

Наверное, есть. Там ведь тоже — тот же самый белый свет, в принципе. Тот, который один на нас всех. И значит, там всё так же, как и везде. Так же, как и везде на белом свете там есть голод, есть здравый смысл и есть полёт человеческой фантазии, похожей на чёрную ласточку в багровом закатном небе.

Я, кстати, хорошо представляю себе эту огромную, как гора, как пирамида Хеопса, кучу консервированной американской жратвы, помещённой в жестяные банки с яркими этикетками, которые так нравятся дикарям любого толка. Жратвы, которая скоро будет совсем не нужна войскам антитеррористической коалиции. Которую проще и дешевле уничтожить, чем везти куда-либо. И где-то рядом с ней я представляю себе крошечную, в сравнении, фигурку своего старого армейского товарища.

И я почти не сомневаюсь, да что там, я просто вижу, вижу так, как научил меня когда-то наш арт-директор, что сейчас, в эту самую минуту, где-то очень далеко отсюда, возле шоссе на окраине сказочного города Багдад, в большой воронке, оставленной, наверное, какой-нибудь авиационной вакуумной бомбой с инфракрасным наведением копошатся нанятые Магрибовым аборигены — курды, шииты или всякие-разные бывшие фидаины из гвардии Саддама Хуссейна.

Я вижу, что воронка освещается только тусклым светом туристического фонаря, сделанного, наверняка, где-то на сельской фабрике в Китае. Работа кипит вовсю, несмотря на поздний час и поддувающий из пустыни самум. Люди вгрызаются в грунт, выравнивают края ямы, прикладываются к фляжкам с тёплой водой, вытирают со лба коричневый пот и опять берутся за кирки и лопаты.

Никто из них и знать не знает, что он, в отдельности, и все они, вместе, тут делают.

Это знают пока только два человека на Земле. И один из них — я.

2010 г.

Дверь скрипнула и в проём втиснулась рыжеусая голова майора Мокрицына.

— Разрешите? — поинтересовалась голова.

— Вот объясни мне, Мокрицын, — спросил его полковник Хоккеев, начальник Нагорного РУВД города Арска, — почему, как только тебя увижу, у меня сразу настроение портится?

Майор посмел улыбнуться, открыл дверь шире и возник в проёме всей правой половиной своего тела.

— Так ведь, — заговорил Мокрицын, — это участок работы у меня такой, товарищ полковник. Ну, такой, как бы…. Такой чреватый.

Хоккеев ощутил, что где-то в глубине его мозга словно бы поставили чайник на плиту. Шея полковника зарозовела, а глаза начали останавливаться в своём движении. Хотя, пишут, подобного в природе быть не может.

— А мне кажется, майор, что, как ты говоришь, чреватый у нас ты сам. Все пакости, понимаешь, к себе притягиваешь. Зайди нормально. Доложись, что у тебя там.

Майор вошёл в кабинет, прикрыл за собой дверь, на цыпочках подобрался к столу начальства и присел.

— Тут, товарищ полковник, такое дело, — вступил Мокрицын хлопая глазами. — Вчера, значит, вечером доставили к нам троих задержанных. Сидели, пьяные в умат, на скамейке, в Нагимовском парке. Наши, может, их и не заметили бы. Темно уже было. Но они сами засветились. Сержант Пошкин, он старшенький был, доложился потом, что услышал удар извне об дверцу машины и приказал остановиться. Вышли, значит. Глядят, мобильник разбитый валяется. Это им в машину, вышло, кинули.

— Откуда ты только слова такие берёшь — старшенький? — хмыкнул Хоккеев. — Этот Пошкин, он что, сынок твой что ли?

— Нет. Почему сынок? Он сам по себе. Просто человек, — ответил Мокрицын.

— А не этот ли, как ты говоришь, просто человек, в прошлом месяце другого, тоже просто человека, до сотрясения мозга отметелил, а?

Полковник ощутил, что тон его голоса повысился, и расслабил на шее галстук.

— Ну, да. Этот, — глаза у Мокрицына стали круглыми, как у дрессированной совы.