Ранним утром 10 июля по повелению Петра из Посольской канцелярии в османский лагерь был отправлен парламентер, но ответа не последовало. Затем в расположение неприятеля отбыл дипломат Петр Павлович Шафиров. Одновременно, в русском лагере, на тот случай, если везирь откажется от переговоров, шла лихорадочная подготовка к генеральному сражению.

Шафиров поначалу донес, что османы не склонны к перемирию, но затем сообщил о начале переговоров. Он уполномочен был царем ради заключения мира вернуть все завоеванные территории не только османам, но и шведам. Более того, царь готов был уступить шведам даже Псков, а «буде же того мало, то отдать и иные провинции».

11 июля — едва ли не кульминационный день Прутской эпопеи. В обоих лагерях не раздалось ни единого выстрела. Но эта тишина была обманчивой. За ней скрывалось напряженное ожидание результатов переговоров и столь же напряженная подготовка к выходу из мышеловки, в которой оказались русские войска. Шафиров получил новые указания Петра: «ежели подлинно будут говорить о мире, то ставь с ними на все, кроме шклав-ства» (рабства. — Н. П.).

Сколь беспокойной и нервной была обстановка в русском лагере, свидетельствует то обстоятельство, что 1Г июля состоялось два военных совета. На первом из них было решено: если неприятель потребует сдачи в плен, то это требование отклонить и двинуться на прорыв кольца блокады. Второе заседание совета наметило конкретный план выхода из окружения: было решено освободиться от всего лишнего, стеснявшего мобильность армии, «за скудостию пулек сечь железо на дробь», «лошадей артиллерийских добрых взять с собою, а худых не токмо артиллерийских, но и всех — побить и мяса наварить или напечь», наличный провиант поделить поровну.

К счастью, этот план не пришлось проводить, в жизнь. После окончания' военного совета к царю прибыл Шафиров с известием, вызвавшим вздох облегчения: ему удалось заключить мир. Он не потребовал от России сколь-либо значительных жертв: османам пришлось вернуть лишь Азов, срыть Таганрог и Каменный Затон. Россия обязалась не вмешиваться в польские дела. Русские, кроме того, должны были обеспечить безопасный проезд Карл, а XII в Швецию.

Условия договора привели шведского короля в бешенство. Как только ему стало известно о подписании договора, он прискакал в ставку везиря и, распалившись, потребовал от него 20–30 тысяч отборных янычар, чтобы привести в османский лагерь пленного русского царя. Упрек шведского короля — «Для чего ты без него с его царским величеством мир учинил?» — не вывел везиря из равновесия, и тот ему резонно намекнул на поражение, нанесенное русскими войсками шведам под Полтавой: «Ты их уже отведал, а мы их видели; и буде хочешь, то атакуй, а я миру, с ними поставленного, не нарушу». Так ни с чем король вернулся в свою ставку.

Чем объяснить податливость османского везиря, согласившегося поставить свою подпись под договором, предусматривавшим совсем необременительные для России условия мира? Во всяком случае эти условия не вытекали из критического положения, в котором находилась русская армия на Пруте, и не соответствовали ему.

Молва связывала успех миссии Шафирова со стараниями и щедростью супруги Петра Екатерины Алексеевны — она будто бы сняла с себя все драгоценности и велела пойти на такую же жертву всем офицерским женам, чтобы собранные таким способом богатства вручить везирю. Этот слух, однако, не подтверждается источниками, внушающими доверие.

Никакой таинственности и загадочности здесь нет. В основе наших суждений о положении в русском лагере лежат документы отечественного происхождения. Если мы внимательно присмотримся к источникам, характеризующим состояние османской армии, то окажется, что это состояние было далеко не блестящим.

Английский посол в Константинополе Суттон доложил своему правительству: «Очевидцы этого сражения говорили, что если бы русские знали о том ужасе и оцепенении, которое охватило турок, и смогли бы воспользоваться своим преимуществом, продолжая артиллерийский обстрел и сделав вылазку, турки, конечно, были бы разбиты». Один турецкий паша заявил, что их изумила «твердость» русских войск и что они предпочли избавиться от соседства с ними, так как сражение будет стоить им много жизней. Кстати, страх перед русской артиллерией среди янычар был столь велик; мчто они утром 10 июля отказались выполнять приказ везиря об атаке, заявив, что «они наступать не хотят и против огня московского стоять не могут». Янычары требовали от везиря быстрейшего заключения мира.

Современников при оценке событий гипнотизировало четырехкратное превосходство османов. Но боевые качества неприятельского войска стояли неизмеримо ниже боеспособности русской регулярной армии.

Несомненно, что результат Прутского похода оставил у царя неприятные воспоминания на всю жизнь. В «Гистории Свейской войны» сказано, что «сей марш против турков зело отчаянно учинен». Есть и признание, «что зело бедственен сей случай и' печален», — но странная логика заложена в рассуждении относительно того, что если бы русские войска одержали на Пруте победу, то эта победа принесла бы новые невзгоды: «ежели б получили викторию над неприятелем, тогда бы еще далее зашли и более бы прежде помянутому Иуде поверили и тако без сомнения злее было». Под Иудой здесь подразумевался Бранкован, много помощи обещавший Петру, но переметнувшийся на сторону турок.

С походом на Прут связано еще одно загадочное событие, в тайну которого вряд ли удастся когда-либо проникнуть. Речь идет о завещании Петра, якобы составленном им 10 июля, то есть в кульминационный день Прутской эпопеи: «Господа Сенат! Сим извещаю вам, что я со своим войском без вины или погрешности со стороны нашей, но единственно только по полученным ложным известиям, в четырехкраты сильнейшею турецкой силою так окружен, что все пути к получению провианта пресечены и что я без особливыя божия помощи ничего иного предвидеть не могу, кроме совершенного поражения, или что я впаду в турецкий плен. Если случится сие последнее, то вы не должны меня почитать своим государем и ничего исполнять, что мною, хотя бы по собственному повелению, от вас требуемо, покамест я сам не явлюся между вами в лице своем. Но если я погибну, и вы верные известия получите о моей смерти, то выберите между собою достойнейшего мне в наследники».

Подлинника письма-завещания не сохранилось. Оно было впервые опубликовано на немецком языке в 1785 г. известным собирателем преданий и рассказов о Петре (в XVIII в. они назывались анекдотами) Яковом Штелиным. На русском языке завещание появилось в печати в 1786 г.

Отсутствие подлинника возбудило среди историков полемику, продолжающуюся до наших дней. Одни считали письмо подделкой, ссылаясь на некоторые, по их мнению, несообразности в его содержании. Известный историк прошлого столетия Н. Г. Устря-лов обратил внимание на то обстоятельство, что Петр не мог поручить Сенату избрать преемника в случае своей гибели, ибо у него был прямой наследник — царевич Алексей, отношения с которым к 1711 г. еще не достигли такой остроты, чтобы царь лишил его престола.