27 октября 1715 г. произошло событие, которого никак не ожидал царевич, — в этот день хоронили его супругу, и отец велел вручить ему письмо, заканчивавшееся угрозой лишить царевича престола, если он не одумается и не изменит поведения, «ибо, — писал царь, — за мое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя непотребного' пожалеть».

Царевич обратился за советом, как ему быть, что ответить отцу, к самому близкому в то время приятелю — Александру Васильевичу Кикину.

Тот посоветовал царевичу отречься от престола, ссылаясь на слабое здоровье. В этом духе Алексей и составил ответ. Он немногословен — царевич избавил себя от необходимости пускаться в рассуждения и написал, что желание отца совпадает с его собственным желанием: «Вижу себя к сему делу (к управлению государством. — Н. П.) неудобна и непотребна», ибо лишен памяти и скуден «силами умными и телесными». Царевич написал, что'отказывается от престола и в конечном счете решился на монашеский чин. До смерти отца, рассуждали его друзья, можно отсидеться в монастырской келье, а там будет видно. Но сам Петр предоставил возможность сыну изменить свое решение — он вызвал его в Копенгаген. '

Это была еще одна попытка царя сблизиться с сыном и привлечь его к намечавшимся десантным и военно-морским операциям против Швеции.

Сборы были недолгими — 26 сентября 1716 г. царевич в сопровождении немногих лиц, попрощавшись с сенаторами, отбыл из Петербурга. Путь он держал не в Копенгаген, а в Вену, причем ехал инкогнито и, чтобы замести следы, менял экипировку, отрастил усы.

Поздно вечером 10 ноября 1716 г. карета с польским кавалером Кременецким (под такой фамилией ехал царевич) подкатила к дворцу австрийского вице-канцлера Шенборна, когда тот готовился ко сну. Ему доложили, что русский царевич стоит у подъезда и просит срочной аудиенции.

Войдя в покои, царевич Алексей в состоянии крайнего возбуждения, в страхе озираясь по сторонам, бормотал слова, из которых следовало, что он, царевич, подвергался гонениям со стороны отца, что царь намерен лишить его права наследовать престол, в то время как у него, Алексея, достаточно ума, чтобы царствовать. Царевич заключил свой монолог словами: «Я не хочу в монастырь. Император должен спасти меня».

Он, таким образом, просил у австрийского правительства убежища.

Правительство императора оказалось в затруднительном положении. Открыто предоставить царевичу убежище значило бросить вызов царю, который, возможно, не остановится перед вооруженным конфликтом. Выдать немедленно царевича Петру тоже не считали разумным: во-первых, это не престижно; во-вторых, царевича можно было использовать разменной монетой в политической игре.

В конечном счете в Вене остановились на третьем варианте — Алексея решили приютить тайно, для чего его отправили в горную крепость в Тироле — Эренберг, где он жил в строжайшей изоляции.

Начались поиски пропавшего без вести сына. В марте 1717 г. русский дипломат при венском дворе Веселовский точно установил местопребывание беглого царевича, упрятанного в Эренберге. Веселовский исхлопотал аудиенцию у императора, которому передал послание Петра. В нем царь извещал цесаря, что его сын, царевич Алексей, «незнаемо куды скрылся», и намекал, что он находится на территории, подвластной императору.

Австрийский двор занял уклончивую и выжидающую позицию. Лишь месяц спустя, когда скрывать царевича в австрийских владениях стало невозможно, Карл VI отправил царю ответ, в котором признал, что беглец находится в его владениях и что его правительство обеспечит царевичу безопасность, чтобы он не попал в неприятельские руки. В письме отсутствовал ответ на главный вопрос царя: выдадут или не выдадут сына отцу? Тем временем царевича решили перевезти из Эренберга, пребывание в котором было точно известно русским агентам, в Неаполь. Австрийское правительство полагало, что этот переезд останется незамеченным и тайна нового местожительства царевича будет сохранена, но ошиблось — Румянцев неотступно следил за царевичем и не упустил время его выезда.

Обо всем этом был информирован Петр. Его ответная мера состояла в том, что он отправляет в Вену опытнейшего своего дипломата Петра Андреевича Толстого с новым посланием, в котором без обиняков было сказано, что сын «по приезде своем в Вену, по указу вашего величества, принят и отослан в Тирольский замок Эренберг, а оттуда по нескольком времени отвезен за крепким караулом в Неаполь и тамо содержится в замке под крепким же караулом».

Играть в прятки становилось опасным, и венский двор дал согласие на свидание Толстого и Румянцева с царевичем: дескать, если царевич даст себя уговорить вернуться в Россию, то это его дело.

Толстому понадобилось несколько свиданий, чтобы угрозами и уговорами заручиться согласием царевича вернуться на родину. 4 октября 1717 г. он известил о своем намерении отца.

Путь от Неаполя до Москвы царевич Алексей преодолевал в течение трех с половиной месяцев — въезд его в старую столицу, где находился царь и куда были вызваны сенаторы, высшее духовенство и генералитет, состоялся 3 февраля.

Петр знал, что слабовольный сын сам, без влияния со стороны не рискнул бы на бегство. У него, полагал царь, были сообщники, которых он и решил сурово наказать. Во время первого же свидания царь в присутствии вельмож спросил: