— Хорошо, хорошо, хорошо. Можно из этих писем узнать, какой она была?

— Какой она была? О, вы хотите сказать, как она выглядела?

— Да. Нигде нет… нет… — Он сразу догадался, на что я надеюсь. — Хотя бы одной фотографии?

— Фотографии? Да, даже несколько; сделаны у фотографа в Челси, на плотном картоне. Он, очевидно, попросил ее прислать ему. Это вас интересует?

— Невероятно. Какая же она?

— Довольно миловидная, но из тех, что быстро забываются. Темные волосы, решительный подбородок, красивый нос. Я не особенно вглядывался, она не в моем вкусе.

— У них были хорошие отношения? — Я уже не знал, о чем спросить еще. «Английская невеста Флобера, — размечтался я. — Автор: Джеффри Брэйтуэйт».

— Думаю, да. Кажется, они были очень привязаны друг к другу. К концу их переписки у него уже был немалый запас английских ласкательных эпитетов и выражений.

— Значит, он изъяснялся на этом языке?

— Разумеется, в письмах есть довольно длинные пассажи на английском.

— Ему нравился Лондон?

— Да, нравился. А как он мог ему не нравиться? Это же был город, где жила его невеста!

Дорогой старина Гюстав, прошептал я про себя, и даже почувствовал к нему нежность. В этом городе сотню или более лет назад он был здесь вместе с моей соотечественницей, завладевшей его сердцем.

— Он жаловался на туманы?

— Еще бы! Он даже что-то написал о них, что-то в таком духе: «Как можно жить в таком тумане? Джентльмену едва ли удастся разглядеть даму, чтобы вовремя снять шляпу. Я удивляюсь, как эта нация еще не вымерла в результате столь грубых нарушений светских приличий из-за неблагоприятных природных условий». Да, именно таковым был тон писем — элегантный, изящный, насмешливый и вместе с тем мрачноватый.

— А есть ли у него что-нибудь о Всемирной выставке? Написал ли он что-нибудь конкретное, в деталях? Уверен, что он хотел бы это сделать.

— И он сделал это. Конечно, это произошло за несколько лет до того, как они встретились, но он упоминает об этом в сентиментальном тоне; например, он гадает, мог бы он, ничего не подозревая, пройти мимо нее в толпе. Ему казалось, что это было бы ужасно и вместе с тем прекрасно. Похоже, он смотрел на экспонаты так, словно эта огромная выставка материальных ресурсов была устроена специально для него.

— И, гм-м… — Впрочем, почему бы не спросить. — Он, я полагаю, не наведывался в бордели?

Эд бросил на меня сердитый взгляд.

— Он писал письма избраннице своего сердца, не так ли? Вряд ли бы ему пришло в голову хвастаться посещениями борделей.

— Нет, конечно, нет. — Я почувствовал себя пристыженным и вместе с тем чертовски обрадованным. Эти письма мои! Уинтертон хочет, чтобы я их издал, разве не так? — Когда же я смогу их увидеть? Вы принесли их с собой?

— О нет.

— Не принесли? — Разумеется, они должны оставаться в надежном месте. Всякое перемещение всегда связано с опасностью потерь. Или я чего-то недопонимаю. Возможно… ему нужны деньги. И тут я вдруг понял, что абсолютно ничего не знаю об Эде Уинтертоне, кроме того, что он владеет моим экземпляром книги Тургенева «Литературные воспоминания». — Вы не прихватили с собой хотя бы одно из писем?

— Нет. Видите ли, я их сжег.

— Что вы сделали?

— Да, сжег. Вот почему я сказал вам, что это странная история.

— Скорее, это криминальная история.

— Я был уверен, что вы меня поймете, — к моему удивлению, произнес он и улыбнулся. — Я хочу сказать, что изо всех только вы один способны меня понять. Вначале я решил никому об этом не говорить, но потом вспомнил о вас и подумал, что есть хотя бы один, кто что-то понимает в этих делах и достоин узнать об этом. Ведь это надо увековечить.

— Продолжайте. — А про себя я подумал: он маньяк, в этом нет никаких сомнений. Недаром его вышвырнули из университета. Жаль, что они не сделали этого раньше.

— Видите ли, эти письма были полны удивительнейших вещей. Многие из них были очень пространными, полны воспоминаний о других писателях, общественной жизни и прочем. Они были намного откровеннее, чем обычные письма Флобера. Возможно, он позволял себе такую свободу потому, что он писал их в другую страну? — Знал ли этот преступник, этот симулянт, неудачник, убийца, лысый параноик, что он сделал со мной? Вполне возможно, что знал. — И ее письма тоже были такими же прекрасными. Она рассказала в них историю всей своей жизни. И многое о Флобере. Они были полны ностальгических воспоминаний о жизни в Круассе. От ее зоркого взгляда ничего не ускользнуло. Казалось, она замечала то, что едва ли мог бы заметить кто-либо другой.