Вот, вкратце, то, что я знал об истории пресловутого тома на тот момент, как он попал ко мне в руки. Уже как коллекционное издание книга представляла собою потрясающую находку, но вот о ее содержании я судить никак не мог. Она была на латыни. А поскольку я из этого высокоученого языка знаю от силы несколько слов, передо мной воздвиглось неодолимое препятствие, стоило мне открыть заплесневелые страницы. С ума можно сойти: получить в свое распоряжение настоящую сокровищницу темного знания — и не иметь к ней ключа!

В первую секунду я впал в отчаяние — мне вовсе не улыбалось обращаться к кому-либо из местных латинистов или античников по поводу настолько ужасного и кощунственного текста. И тут меня осенило. Отчего бы не съездить на восток и не попросить о помощи друга? Он как раз изучал классическую филологию, и кошмары Принновых зловещих откровений вряд ли его шокировали бы. Сказано — сделано; я тут же написал ему — и очень скоро получил ответ. Друг уверял, что охотно мне поможет, и велел приезжать не мешкая.

Провиденс — чудесный городок. Мой друг жил в старинном георгианском особняке. Его первый этаж очаровывал истинно колониальным колоритом. Второй, под старомодными фронтонами, затенявшими гигантское окно, служил хозяину мастерской.

Здесь-то, под открытым окном, выходившим на лазурное море, и обосновались мы той мрачной и событийной ночью в апреле прошлого года. Ночь выдалась безлунная; тусклый серый туман наводнил темноту похожими на нетопырей призраками. Вижу все как сейчас: тесная, освещенная лампой комнатушка, громадный стол, кресла с высокими спинками, вдоль стен выстроились книжные шкафы, рукописи аккуратно разложены по папкам.

Мы с другом сидели за столом, перед нами лежал таинственный фолиант. Тонкий профиль хозяина отбрасывал на стену пугающую тень, восковая бледность лица терялась в бледном свете. В воздухе нависало необъяснимое предчувствие зловещих откровений, пугающее своей осязаемостью; я всей кожей ощущал присутствие близких к разгадке тайн.

Мой товарищ чувствовал то же самое. Долгие годы, посвященные оккультным исследованиям, обострили его интуицию до сверхъестественной чуткости. Вздрагивал он не от холода; и не лихорадка тому причиной, что глаза его полыхали, как пламя в драгоценном камне. Еще не успев открыть проклятую книгу, он уже знал: в ней заключено неизъяснимое зло. От древних страниц тянуло затхлостью, к которой примешивался могильный смрад. Выцветшие листы по краям были источены червями, кожаный переплет изгрызли крысы — крысы, что, вероятно, привыкли к пище куда более страшной.

Тем вечером я поведал другу историю фолианта и развернул книгу в его присутствии. Тогда ему не терпелось приступить к переводу немедленно, не откладывая. А сейчас он словно бы засомневался.

Неразумно это, убеждал он меня. Знание сие — пагубное: как знать, что за демонически-страшные заклинания содержат в себе эти листы, что за несчастья постигнут невежд, дерзнувших покуситься на их содержание? Знать слишком много — не к добру; сколько людей погибло, пытаясь воспользоваться тлетворной мудростью, запечатленной на страницах книги! И друг принялся умолять меня отказаться от опасного предприятия, пока том еще не открыт, и поискать вдохновения в материях более здравых.

Каким я был глупцом! Я поспешно опроверг его возражения с помощью надуманных, пустых доводов. Какой такой страх? Давай хотя бы заглянем в содержание нашего трофея. И я принялся переворачивать листы.

Результат меня разочаровал. С виду то была самая что ни на есть обыкновенная книга — пожелтевшие, осыпающиеся страницы, снизу доверху испещренные тяжеловесными черными буквами латинских текстов. Ни тебе иллюстраций, ни пугающих схем.

Мой друг уже не мог противиться искушению столь редкостной утехой библиофила. В следующее мгновение он уже жадно заглядывал ко мне через плечо, бормоча про себя обрывки латинских фраз. Наконец энтузиазм подчинил его себе. Вцепившись в драгоценный том обеими руками, он уселся под окном и принялся выборочно читать отрывок за отрывком, иногда переводя их и на английский.

В глазах его горел исступленный свет, мертвенно-бледный профиль дышал сосредоточенностью — с каким самозабвением вчитывался он в истлевающие руны! Фразы то грохотали в грозной литании, то затихали до еле слышного шепота, а голос его звучал не громче гадючьего шипения. Теперь я улавливал лишь отдельные предложения: уйдя в себя, друг мой словно бы напрочь обо мне позабыл. Он читал заклинания и заговоры. Помню, в них упоминались такие боги прорицания, как Отец Йиг, темный Хан и змееглавый Биатис. Я содрогнулся, ибо знал эти древние имена, но, верно, задрожал бы всем телом, если бы только знал, что ждет меня впереди.

Все случилось очень быстро. Внезапно друг мой в смятении обернулся ко мне, его взволнованный голос срывался едва ли не на визг. Он спросил, помню ли я легенды о Принновом колдовстве и россказни о незримых служителях, которых Принн якобы призывал со звезд. Я отвечал утвердительно, даже не догадываясь о причине его внезапного неистовства.

И тут он объяснил, в чем дело. Здесь, в главе о фамильярах, обнаружилось моление или заговор, возможно, тот самый, которым пользовался сам Принн, вызывая своих бесплотных приспешников из звездных пределов! Нет, ты только послушай!