— Два костюма, как правило, — перебил я. — Каждый год.

Пока я рос в труппе, я не особенно ценил ливреи, которыми обеспечивал нас лорд Грейфеллоу. Однако теперь я не мог не думать о том, насколько улучшился бы мой гардероб, если бы я каждый год получал целых два новых костюма.

Появился мальчишка-подавальщик. Симмон улыбнулся, не оставляя сомнений насчет того, кому мы обязаны бокалами ежевичного бренда, которые появились перед каждым из нас. Сим молча вскинул свой бокал, приветствуя нас, и отпил солидный глоток. Я приподнял свой бокал в ответ, Вилем — свой, хотя ему это далось не без труда. Манет остался неподвижен. Похоже, он задремал.

— И все равно, что-то не сходится, — сказал Вилем, ставя бокал обратно на стол. — А что получает покровитель, кроме опустевших карманов?

— Покровитель получает репутацию, — объяснил я. — Затем музыканты и носят ливреи. Кроме того, у него всегда под рукой те, кто будет забавлять гостей на приемах, на балах, во время торжественных событий. Иногда они пишут песни или пьесы по его заказу…

Вил по-прежнему был скептиком.

— И все равно, сдается мне, что покровитель мало что выигрывает.

— А это потому, что ты видишь только половину картины, — сказал Манет, внезапно выпрямляясь на стуле. — Ты же городской парень. Ты не представляешь, каково это — родиться и вырасти в селе, стоящем на землях какого-нибудь лорда. Вот, скажем, земли лорда Гординга, — продолжал Манет, рисуя на столе круг пролитым пивом. — А ты — добрый поселянин, живущий вот здесь.

Манет взял опустевший бокал Симмона и поставил его внутри круга.

— В один прекрасный день в ваше село является мужик в цветах лорда Гординга.

Манет взял свой, полный бокал бренда, проскакал им по столу и остановился рядом с пустым бокалом Сима, стоящим в кругу.

— Этот мужик останавливается в местном трактире и целый вечер поет для всех желающих.

Манет плеснул немного бренда в бокал Сима.

Сим, не дожидаясь приглашения, ухмыльнулся и выпил.

Манет объехал бокалом вокруг стола и снова въехал в круг.

— А в следующем месяце в село приезжают еще двое, тоже в его цветах, и устраивают представление кукольного театра.

Он плеснул в бокал еще бренда, и Симмон лихо опрокинул его.

— А через месяц приезжают бродячие актеры.

Все повторилось еще раз.

Потом Манет взял свою деревянную кружку и с грохотом простучал ею по столу и въехал в круг.

— И тут приезжает сборщик налогов в той же самой ливрее!

Манет многозначительно постучал пустой кружкой по столу.

Сим слегка растерялся, потом спохватился и плеснул Манету из своей кружки.

Манет взглянул на него и требовательно пристукнул кружкой еще раз.

Сим со смехом вылил в его кружку остатки своего пива.

— Все равно ежевичный бренд нравится мне больше!

— Ну вот, а лорду Гордингу нравится сполна получать все положенные ему налоги, — сказал Манет. — А людям нравится, когда их развлекают. А сборщику налогов нравится, что никому не придет в голову его отравить и зарыть по-быстрому позади заброшенной мельницы.

И он отхлебнул пива.

— Так что все остаются довольны.

Вил серьезно наблюдал за всем происходящим, не сводя с собравшихся своих темных глаз.

— Да, тогда понятно.

— Ну, на самом деле нельзя сказать, что все руководствуются настолько грубым расчетом, — заметил я. — Вот Трепе искренне хочет помогать музыкантам совершенствоваться в своем мастерстве. Ну а некоторые знатные люди относятся к своим артистам, как к лошадям в стойле.

Я вздохнул.

— И все равно это было бы лучше, чем теперь, — у меня-то и того нет.

— Ну, ты ж смотри не продавайся задешево! — усмехнулся Сим. — Дождись уж хорошего покровителя. Ты этого достоин. Ты ничем не хуже любого из музыкантов, кого я здесь слышал.

Я промолчал, из гордости не сказав им правды. Я был настолько нищ, что они себе этого даже представить не могли. Сим принадлежал к атуранскому дворянству, родители Вила были торговцы шерстью из Ралиена. Им всем казалось, что бедность — это когда тебе не хватает на выпивку.

Сейчас, когда впереди маячила оплата за обучение, я не смел потратить лишнего пенни. Я не мог себе позволить покупать ни свечи, ни чернила, ни бумагу. У меня не было ни драгоценностей, которые я мог бы заложить, ни денежного содержания, ни родителей, которым можно было бы написать и попросить денег. Ни один уважающий себя ростовщик не ссудил бы мне ни единого шима. И неудивительно: я был безродный сирота из эдема руэ, чье имущество поместилось бы в холщовый мешок. Да и мешок-то не очень большой.