С ее уходом раздражение сменилось усталостью. В голове засела мысль о том, что на закате жизни он стал пленником — с одной стороны, жена с ее самоотверженной любовью, с другой стороны, Чертков, лучший друг и верный последователь, незаметно превратившийся в настоящего цербера. Жена связывала по рукам и ногам обязанностями семейными, а Чертков — долгом перед обществом. Оба они надоели ему чрезвычайно. Хотелось покоя. Хотелось дожить остаток жизни вдали от всех этих людей, когда-то бывших ему близкими и от их смешных проблем.

Перед тем как заснуть навсегда, хотелось пожить спокойно. Собраться с мыслями, обдумать свою жизнь. Именно жизнь, а не завещание и не очередной философский тезис.

В предвкушении столь долгожданной свободы затрепетало сердце.

Неразрешимый клубок противоречий нельзя было распутать. Разрубить! Разрубить прямо сейчас! Пока еще есть силы...

Откладывать до утра было нельзя — Софья Андреевна, жившая в ожидании очередного подвоха, просыпалась на рассвете и сразу же начинала следить за мужем.

Накинув на плечи халат (от этой «барской» привычки — халата — он так и не смог избавиться), Лев Николаевич прокрался в свой кабинет, чтобы написать жене прощальное письмо. На днях он уже пробовал набросать его вчерне, поэтому с подбором нужных слов затруднений не было.

«Отъезд мой огорчит тебя. Сожалею об этом, но пойми и поверь, что я не мог поступить иначе. Положение мое в доме становится, стало невыносимым. Кроме всего другого, я не могу более жить в тех условиях роскоши, в которых жил, и делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста: уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении и тиши последние дни своей жизни.

Пожалуйста, пойми это и не езди за мной, если и узнаешь, где я. Такой твой приезд только ухудшит твое и мое положение, но не изменит моего решения. Благодарю тебя за твою честную 48-летнюю жизнь со мной и прошу простить меня во всем, чем я был виноват перед тобой, так же как и я от всей души прощаю тебя во всем том, чем ты могла быть виновата передо мной. Советую тебе помириться с тем новым положением, в которое ставит тебя мой отъезд, и не иметь против меня недоброго чувства. Если захочешь что сообщить мне, передай Саше, она будет знать, где я, и перешлет мне, что нужно; сказать же о том, где я, она не может, потому что я взял с нее обещание не говорить этого никому» .

Подписался, машинально проставил дату, подумал, не забыл ли чего, и приписал внизу: «Собрать вещи и рукописи мои и переслать мне я поручил Саше».

Бедная Саша, нелегко будет ей выдержать давление со стороны матери и братьев. Но ничего — выдержит. Толстовский характер.

Одному ехать было нельзя — сказывался возраст. Лев Николаевич решил взять с собой яснополянского доктора Душана Маковицкого. Этот симпатичный словак был не только врачом, но и сподвижником. Толстой ему доверял.

Маковецкий начал собираться, не задавая вопросов. Как последователь и ученик он поступил правильно, но, как доктор, совершил профессиональную ошибку — восьмидесятидвухлетнему Льву Толстому подобное приключение в итоге оказалось не по силам.

Жизнь Льва Николаевича близилась к концу. Всего десять дней оставалось ему.

Александра Львовна при виде одетого отца испытала радость. Она радовалась за него, радовалась, что он наконец-то решился разорвать путы и зажить свободно, вольно.

Сборы были недолгими и тихими — Софья Андреевна так и не проснулась. Уже трясясь в пролетке, Лев Николаевич задумался о том, куда они с Маковецким едут. Хотелось уехать подальше, туда, куда не дотянутся руки жены, сыновей и дорогого Владимира Григорьевича. Дочери Лев Николаевич сказал, что едет в Шамордино, в монастырь, где жила в монахинях сестра Мария Николаевна. Он страстно хотел увидеться с сестрой, бывшую для него олицетворением той, давно уже позабытой, светлой части его жизни.

Доехав до станции Щекино, беглецы дождались первого же поезда и уехали на нем. Было решено ехать в Оптину пустынь, а затем в Шамордино. Дорога выдалась для Льва Николаевича тяжелой — в душных прокуренных вагонах нечем было дышать, и вдобавок попутчики, узнав его (ах, надо было меньше позировать фотографам!), докучали с разговорами.

С пересадкой доехали до Козельска, откуда отправили две телеграммы — Саше и Черткову и на нанятой бричке выехали в Оптину пустынь, где впервые за много дней, если не лет, Лев Николаевич спокойно заснул.

А в Ясной Поляне о спокойствии позабыли. Узнав от дочери об отъезде мужа и прочитав его письмо, Софья Андреевна побежала в парк, где не очень убедительно изобразила попытку утопиться в пруду. Когда ее вытащили из воды и привели домой, она принялась просить Александру Львовну протелеграфировать отцу, что его жена утопилась.