Было ясно, что чем дальше сенатор Бьюкенен будет распространяться о Филлипсе, тем сильнее он будет распаляться. Его лицо уже стало приобретать красноватый оттенок, когда в дверь вкрадчиво постучал Алтамонт. Это позволило Бьюкенену собраться с мыслями.

— Входите, — сказал он.

Алтамонт вошёл в сопровождении высокого, но неприметного человека с каштановыми волосами и близко посаженными серо-голубыми глазами, одетого в зелёный клетчатый костюм. Если бы секретарь не упомянул его имени, я в жизни не признал бы в нём могущественного самодержца, коим он на самом деле являлся.

— Сенатор Бьюкенен, — произнёс Алтамонт, — мистер Херст просит позволения присоединиться к вам с доктором Уотсоном.

— А, Билл, заходи, — сказал Бьюкенен, представляя меня знаменитому издателю.

Херст уселся в кресло рядом со мной и смиренно сложил руки на коленях.

— Доктор Уотсон, — заговорил он, — очень рад с вами познакомиться. Я прочёл всё, что вы написали о Шерлоке Холмсе. Ваши сюжеты так замысловаты, что некоторые не верят в его существование и считают гением именно вас. Это комплимент вашим произведениям. Если вы когда-нибудь захотите поработать на американскую газету, считайте, место в редакции уже за вами. Вы здорово увеличите тираж.

Я поблагодарил его за предложение и на один, очень краткий, миг задумался, каково это — жить в Нью-Йорке. Конечно, Херст меня смутил, но в то же время его присутствие разрядило атмосферу. Даже сенатор как будто повеселел.

— Сигары, — предложил Бьюкенен.

Очевидно, появление работодателя, пусть они и были на короткой ноге, отсрочило планы сенатора уйти пораньше. Сигару закурил он один, предварительно обрезав её кончик латунным ножичком, прикреплённым к часовой цепочке на его жилете. Херст положил свою сигару в карман, а я вообще от неё отказался.

— Не курите, а, доктор? — спросил Бьюкенен между двумя глубокими затяжками.

— Несколько рановато для меня, — ответил я.

Он с явным одобрением кивнул.

— Филлипс, знаете ли, любил папиросы. Так и не научился курить по-человечески.

— Времена изменились, Миллард, — заметил Херст. — Ты не можешь всю жизнь цепляться за свои старомодные понятия. У Филлипса были свои пристрастия, но в курении папирос нет ничего плохого.

— Тут возникает интересный вопрос, господа, — вставил я, почуяв возможность приступить к расспросам. — Если вы так не сошлись с Филлипсом, сенатор Бьюкенен, то почему работаете на мистера Херста? Разве вам не следовало бы рассориться именно с ним, а не с Филлипсом, который просто выполнял заказ мистера Херста?

Бьюкенен зашёлся нехорошим мокрым кашлем, который сказал мне, как врачу, что ему стоит завязать с сигарами.

— Ну, я не думаю, что шеф в ответе, — ответил он. — Билл хотел стать губернатором и просто делал то, что для этого нужно. Я это знаю. Вы могли бы обвинить кого-нибудь в желании убить Билла Херста, вместо того чтоб калякать о Филлипсе.

Чем ближе сенатор подступал к разговорам о смерти Филлипса, тем явственнее обнаруживался в его речи простонародный говор. Он стал растягивать слова, как делают выходцы из низов, принадлежность к которым Филлипс особо выделял, рассуждая о превращении Бьюкенена из деревенского бедняка во влиятельного политика. Согласно Филлипсу, тот использовал для этого не слишком благовидные способы, в том числе брак по расчёту.

— Прошу прощения, — сказал я, — я не собираюсь никого ни в чём обвинять.

Воцарилось молчание. Я наблюдал за тем, как дым сигары Бьюкенена повисает в плотном воздухе. Внезапно длинный столбик пепла упал с сигары на лист бумаги, лежавший на столе. Через мгновение вверх взметнулся язычок пламени.

— Быстро, доктор! — рявкнул сенатор, пытаясь затушить пламя ладонью. — Воды! На полке за вами!

Я обернулся и увидел графин с питьевой водой, стоявший на полке сразу за лестницей, слева от меня. Я метнулся туда и, чтобы достать его, хотел пройти под лестницей.

— Стойте! — взревел Бьюкенен. — Вы спятили — лезть под лестницу?

Я обогнул лестницу, принёс воду и затушил огонь. Только тут я заметил, что всё это время Херст преспокойно сидел на месте, даже рук не расцепил.

Бьюкенен погасил сигару, а Херст в это время объяснял:

— Милл, может, и смыслит в политике, доктор, но у него, как и у Филлипса, свои странности. Он суеверный малый.

— А, подкова над дверью, — вспомнил я.

— Точно, — подал голос Бьюкенен. — Дугой вниз, чтоб удача не отвернулась.

— Поверите ли, — сказал Херст, — пару недель назад он заставил меня отменить политическое выступление только потому, что оно было назначено на пятницу, тринадцатое!

Бьюкенен сунул несколько листков в лужу на столе. Херст посмеивался, не обращая внимания на запах жжёной бумаги, распространившийся по комнате. Затем, посерьёзнев, он вернулся к прежней теме:

— Филлипс не желал, чтобы ему поручали «Измену». Вот что самое забавное во всём этом. Он хотел, чтобы эта работа досталась кому-нибудь другому. Говорил, что он уже писатель, а не журналист, когда я попросил взяться за неё. Если хотите знать моё мнение, это всё его сестрица. Филлипс сказал, его нельзя беспокоить. Говорит: «Пусть это делает Уильям Аллен Уайт». А я ему: «Назови свою цену». Мне нужен был Филлипс. Он говорит: «Вы не заплатите, сколько я хочу». «Посмотрим», — говорю. И он назвал цену (сдаётся мне, блефовал, чтоб избежать задания). А я таки принял его условия. Остальное вам известно. Но знаете, я думаю, он до конца жизни считал, что писал те статьи, чтобы сделать себе небольшое состояние.